Одиннадцать единиц и одна девятка
Принаряженный Жорж, почему-то позволивший себе обращаться ктруппе без разрешения Ноя Ноевича, нес со сцены околесицу:
– Сейчас ровно 11 часов 11 числа 11 месяца 1911 года! Этодевять единиц. Через 11 минут число единиц достигнет одиннадцати, и мгновениесделается совершенным! Тогда я его остановлю! Настанет мой бенефис, дамы игоспода!
Не сказать чтоб Элиза вслушивалась в эту галиматью, еезанимали собственные переживания. Она проклинала себя за то, что расклеилась инаговорила лишнего. Слава Богу, Эраст не воспринял ее истерическое бормотаниевсерьез. Он и сам сегодня был странный. День что ли такой, все не в себе?
Онемевший от нахальства помощника Штерн, услышав пробенефис, так и взвился.
– А-а, так это вы?! – возопил он страшным голосом и тожевзлетел на помост. – Это вы исписали чушью священную книгу! Да я вас…
Ловко и звонко ассистент влепил кумиру и учителю оплеуху.Она прозвенела громче выстрела. Все обмерли, а Ной Ноевич с вытаращеннымиглазами схватился за щеку и сжался.
– Сядьте на место, – велел ему Жорж. – Вы больше нережиссер. Режиссер теперь я!
Бедняга тронулся рассудком. Это было ясно!
Широкими шагами он вышел на середину сцены, где былаустановлена декорация, и поднялся в комнату гейши. Остановился у низкогостолика, сел на пол, откинул крышку бутафорской шкатулки – той самой, кудасходились провода, зажигающие в финале полет двух комет.
Первое оцепенение прошло.
– Э, брат, да ты того… – Ловчилин поднялся, крутя пальцем увиска. – Тебе успокоиться надо.
Встал Разумовский.
– Жорж, душа моя, что ты на сцену влез? Иди сюда, потолкуем.
– Дзевятокин-сан, сэнсэя нерьзя бичь! – сердито говорилГазонов, поднимаясь на ханамити. – Хузе ничего нету!
А Штерн, всё держась за щеку, взвизгнул:
– С ним не толковать, его вязать нужно! И в Канатчиковудачу!
Вдруг все снова умолкли. В руке у Девяткина появилсяпистолет – памятный Элизе «баярд», свидетель ее постыдного провала.
– Сесть! Всем сесть в первый ряд! – приказал ассистент. –Молчать. Слушать. Времени в обрез!
Заверещала Сима. Василиса Прокофьевна охнула:
– Матушки мои! Убьет, скаженный! Сядьте, не дразните его!
Костя, Лев Спиридонович, Штерн отступили. Опустились вкресла, причем Разумовский с перепугу уселся на колени к бывшей супруге, а та ине пикнула, хотя в обычное время подобная вольность резонеру дорого быобошлась.
Не испугался один японец.
– Дай писторет, дуратёк, – ласково сказал он, продолжая идтивперед. – По-хоросему.
Акустика в зале была чудесная. Выстрел грянул так громко,что у Элизы заложило уши. В подвале, когда она тренировалась в стрельбе,«баярд» палил тише. Маса как раз ступил с ханамити на сцену. Взмахнув руками,он полетел вниз, под кресла первого ряда. Он был ранен в голову. Изразорванного уха лилась кровь, по виску пролегла красная полоса. Отчаяннозавизжала Клубникина, забрызганная каплями.
Что тут началось! С криками актеры бросились врассыпную.Лишь оглушенный Газонов остался на полу, да Фандорин не тронулся с места.
Элиза схватила его за руку.
– Он сошел с ума! Он всех перестреляет! Бежим!
– Некуда, – сказал Эраст Петрович, неотрывно глядя на сцену.– И поздно.
Все три двери зала оказались заперты, а бежать за кулисыникто бы не посмел – на сцене, скрестив ноги, сидел сумасшедший, помахиваяпистолетом. Вот он вскинул руку, прицелился вверх, снова выстрелил. С люстрыпосыпалась хрустальная крошка.
– Все на место! – крикнул Девяткин. – Две минуты потеряновпустую. Или вы хотите умереть, как глупые животные, так ничего и не поняв? Ястреляю без промаха. Если через пять секунд кто-то не сядет в первый ряд, убью.
С точно такой же прытью все бросились обратно. Тяжело дышасели. Элиза ни на шаг не отстала от Эраста Петровича. Тот поднял Масу, усадилрядом с собой, протер платком кровоточащую рану.
