сцене появилось новое действующее лицо – усвятский староста Ян Петр Сапега, один из влиятельнейших польских вельмож. Однако он предложил свои услуги Вору совсем по другой причине. Сапеги были верными сторонниками Сигизмунда III, и молодой Ян уже успел отличиться на королевской службе. Окончив свое образование в Италии, он вернулся в Польшу под знамена Замойского и Ходкевича и доказал свою храбрость в войнах со шведами и турками. Во время рокоша Зебжидовского он твердо держал сторону короля и снарядил за свой счет две роты – гусарскую и казачью. Однако, как и любой другой польский вельможа, усвятский староста вел вполне независимую личную политику. Сапеги издавна владели огромными землями в Смоленской области, которых лишились после того, как Смоленск отошел к России. Получить эти земли назад они могли только в случае новой войны Речи Посполитой с Москвой. Родственник Яна, литовский канцлер Лев Сапега, придерживался такого же взгляда и настойчиво убеждал короля начать войну с Шуйским и отобрать Смоленск. Но руки у Сигизмунда были связаны рокошем и войной со шведами за Лифляндию. Зато Яну Петру Сапеге, после повинной Зебжидовского, ничто не мешало отправиться добывать родовые владения. Впрочем, еще больше этого авантюриста манила возможность помахать саблей и поискать благосклонности Фортуны – этой самой волшебной и загадочной из дам, предоставляющей своим избранникам возможность все испытать и на все дерзать.
Отряд Яна Сапеги состоял из 1500 человек при нескольких орудиях. Собравшиеся вокруг него паны составили акт конфедерации, объявив, что идут против Василия Шуйского, во славу настоящего царя, вынуждаемые к этому тяжкой неволей своих собратьев, а также обидой, нанесенной правому делу ясновельможной Марины, великой царицы московской, которую изменнически лишили престола и заточили в тюрьму. Их истинные цели содержались в заключительной части документа, где паны заявляли, что если в течение десяти недель они не получат от «царя» обещанного жалованья, то въедут в пределы Северской и Рязанской земель и обратят доходы с них в свою пользу.
Смоленский воевода Шеин пытался преградить путь небольшому отряду Сапеги, но полякам удалось пробиться. Вяземский воевода Иван Бегичев уже приветствовал Сапегу, а горожане снабдили его съестными припасами и даже извинялись, что не могут дать больше, так как ограблены казаками и московскими войсками.
28 августа, когда Сапега достиг Царева-Займища, тот же Бегичев сообщил ему, что царица Марина с родственниками находится поблизости, задержанная отрядом тушинцев. Разведка подтвердила, что сандомирский воевода с дочерью и значительной группой поляков остановился в деревне Любенице, всего в четырех верстах от лагеря Сапеги.
Дело обстояло следующим образом. 2 августа отпущенные поляки покинули Москву. К ним присоединились бывшие послы при Дмитрии, Николай Олесницкий и Александр Гонсевский, которых сопровождал ксендз отец Каспер Савицкий, автор дневника, посвященного этому путешествию. Шуйский опасался, что сандомирский воевода завернет в Тушино, поэтому приставил к полякам стражу из 500 всадников. В то же время, чтобы предупредить возможные попытки Вора перехватить по пути Мнишеков, их повезли не через Смоленск, а окольными путями – через Тверь, болотистыми, лесистыми местами, где нередко приходилось с топором в руке прокладывать себе дорогу.
6 августа путники уже приближались к Волге, как вдруг разведка донесла, что объявилась погоня из Тушина. Московская охрана хотела свернуть и переждать опасность. Между поляками по этому поводу возникли разногласия. Гонсевский с королевскими послами, иезуиты и некоторые шляхтичи одобряли намерение русских. Но Олесницкий настаивал на скорейшей переправе через Волгу. Его поддержали сандомирский воевода и большинство шляхтичей. Целых два дня прошло в бесплодных препирательствах. Наконец стороны окончательно разошлись. 8 августа Гонсевский и его спутники поехали дальше обходным путем и благополучно добрались до Переславля-Залесского, где встретили пятитысячное московское войско. Иная участь ждала Олесницкого, Юрия Мнишека и их спутников. 11 августа они переправились через Волгу. Здесь их догнала московская охрана и упрашивала не ехать в Смоленск. Олесницкий и Мнишек стояли на своем. Стража не решилась применить насилие, и поляки продолжили путь.
Вор узнал об их отъезде уже 3 августа – не исключено, что Юрий Мнишек каким-то образом ухитрился предупредить его. Из Тушина была выслана погоня – отряды панов Валевского, Зборовского и князя Василия Масальского. После переправы через Волгу, нарочно или нет, Олесницкий и Мнишек двигались медленно. Тушинцам ничего не стоило догнать их, разгромить московскую охрану и увести путников на ночлег в Любеницу.
Что касается ответственности за этот захват, то тут показания разнятся.
На сейме 1611 года Юрий Мнишек рассказывал следующее: на них напало трехтысячное войско, посланное тушинским Дмитрием, побило челядь, захватило некоторых женщин, обращалось с пленниками жестоко и, чтобы заманить всех в Тушино, клялось, что там находится истинный Дмитрий. Их насильно довезли до Царева Займища, где обнаружился отряд Сапеги. Но Сапега не смог освободить пленников, а только взял их под свою охрану. Так они все оказались в Тушине.
Тушинец Мархоцкий в своих записках подтверждает факт насилия – поляки Зборовского и Валевского якобы с оружием в руках принудили Мнишеков ехать в Тушино.
Однако подозрительно, что Юрий Мнишек, зная об опасности, упрямо шел ей навстречу – такое поведение было совсем не в характере сандомирского воеводы. Еще более веская улика – его предыдущая переписка с Вором. Что касается пребывания Мнишека в Тушине, то Сигизмунд III позднее говорил о нем папскому нунцию Симонетте, что воевода сидел там, ожидая у моря погоды, и обвинял Мнишека в желании выдать свою дочь за самозванца.
Мнишек же на упомянутом сейме толковал свое поведение в Тушине совершенно иначе: выдавал себя за бесстрашного обличителя Вора, уверял, что всеми силами пытался выбраться из Тушина, освободить дочь и, бежав в Польшу, отдаться на монаршую волю. Если послушать его, могло показаться, что воевода готов променять все Московское государство на укромный уголок в Польше! При всем том оправдывать Марину он не брался и порицал дочь за то, что в своих письмах она называла Вора истинным Дмитрием. Но когда были пущены в оборот эти письма – до или после свидания с Вором в Тушине, – воевода не уточнял, хотя именно этот вопрос имеет решающее значение.
Вернемся, однако, к известным фактам.
31 августа воевода с дочерью двинулись назад к Москве, теперь уже под охраной Сапеги и тушинцев. Сапега при всяком случае воздавал Марине царские почести, под Можайском устроил для нее смотр своих рот. С этих пор он сделался как бы ее паладином и покровителем. Он говорил с ней о Дмитрии и уверял, что она вскоре соединится со своим супругом. Марина была весела и от счастья распевала песни, сидя в карете.
1 сентября в селе Добром посланец из Тушина привез ей письма
