стоявшему около единственного окна, выдвинул ящик, и в руках у него оказался вороненый браунинг.
– Что это, по-вашему?
Судя по несуразно большому диаметру ствольного канала, браунинг не мог быть настоящим оружием.
– Зажигалка, – сказал Михаил.
– Вы правы, мсье. Можете зажечь сигару, если желаете.
Михаил достал сигарету и взял протянутую ему вещицу. Для зажигалки она была слишком массивна.
– Наведите ствол на окно, мсье, и советую обратить внимание на рамку, что сверху.
Михаил последовал совету и увидел в рамке крошечный квадрат окна, край стеллажа, угол бюро. В рамке прятался видоискатель. Михаил надавил спусковой крючок. С легким щелчком сдвинулась заслонка, закрыв видоискатель, и на месте ее вспыхнуло пламя.
– Вы сделали снимок, – удовлетворенно сказал мсье Буэ.
– В том случае, если фотоустройство исправно, – добавил Михаил, закурив и возвращая зажигалку.
Филипп Буэ не стал возражать. Он извлек из ящика бюро несколько достаточно четких снимков размером примерно три на четыре сантиметра и пленку негативов.
– Можете убедиться. Сильнейший объектив утоплен в канале ствола. При особо чувствительной пленке позволяет даже в помещении обходиться без магния. Три воротка в тыльной части – наводка на резкость, выдержка, установка кадров. Швейцарское изделие, мсье, что вы хотите. Я выудил его три недели назад у итальянца. У него была такая свирепая физиономия, что не удивлюсь, если он окажется самим Аль-Капоне.
– Надеюсь, это обстоятельство не слишком повлияет на цену? – улыбнулся Михаил.
– Значит, вещица вам приглянулась? – Филипп Буэ в раздумье потеребил кончик уса. – Но согласитесь, мсье, продавать такой уникум иностранцу не совсем патриотично.
– Пятьсот франков.
– Полноте, мсье. Мне было бы стыдно назвать себя французом, пойди я на это. Тысяча.
Сошлись на семистах пятидесяти.
С зажигалкой-фотоаппаратом в кармане Михаил заехал в универмаг «Самаритэн», купил десяток катушек особо чувствительной пленки и другие фотопринадлежности, вплоть до красной лампы.
Около десяти утра Михаил вновь переступил порог знакомой мансарды. От него не ускользнул вздох облегчения, каким его встретил Северцев. Должно быть, парень не очень-то надеялся увидеть его снова.
Едва поздоровавшись, Михаил сложил на стол упакованные в бумагу лампу, реактивы, ванночки и достал из кармана приобретенный вчера браунинг.
– Не пугайтесь, Антон, это всего лишь оформленный под пистолет-зажигалку фотоаппарат. Вы спросите, зачем нужен камуфляж? Этим аппаратом вы сфотографируете ваших семерых приятелей. И они не должны ничего заметить. Сумеете?
Антон покрутил в руках браунинг, восхищенно покачал головой.
– Сильна вещь. Почему же не суметь? Только как снимать – обязательно по отдельности?
– А у вас есть случай запечатлеть всех вместе?
– На рождество намечена вечеринка у Щербакова.
– Он – один из них?
– Да.
– Действуйте. Помните: главное – хладнокровие. И осторожность. Снимайте в фас. Лучше, если на эту вещичку вообще никто не обратит внимания. А будут просить подержать в руках, как-нибудь обоснованно откажите.
– А у меня никто не будет просить.
– Почему?
– Я слыву у них чудаком и нелюдимом. Если откажу наотрез – никто не удивится.
– Неплохая репутация, – засмеялся Михаил. – Кстати, умеете проявлять пленку?
– Делал не раз.
– Все необходимое – в этом пакете. Я бы мог сам, но боюсь, что не сумею кое-кому объяснить неожиданное увлечение фотографией. Вам никто не помешает? Дядя, например?
– Не беспокойтесь, Жорж. Дядя знает, что у меня завелись деньги. Для него – я завербовался на работу в Алжир.
– Хорошо. Имена, фамилии и другие данные выпишете столбиком на лист бумаги и сфотографируйте. Мне нужны негативы. Когда вы их сделаете?
– Двадцать восьмого все будет готово. Встретимся у меня.
– Да. Ровно в десять выйдете на улицу, а затем подниметесь к себе. Я буду знать, что все в порядке. Ну, а теперь, – Михаил взял со стола «зажигалку», – я покажу вам, как этот швейцарский гибрид действует. Попрактикуетесь, потом проявим пленку.
Двумя часами позже Михаил покинул мансарду: в руках Северцева «гибрид» работал безукоризненно.
В Париже выпал снег. В воздухе волнующе знакомо запахло холодноватой талой влагой. Этот запах вызывал в памяти белые кружева окутанных снегом ветвей в подмосковных лесах, неторопливые задумчивые дымы над деревенскими крышами, скрип розвальней…
Здесь зима не показывала своей настоящей силы, она задевала Париж мимоходом. Вечером было морозно, а днем снег подтаивал, словно на улице наступил март.
Жизнь в пансионате мадам Зингер двигалась по заведенному порядку. Постояльцев осталось немного – большинство иностранцы либо рантье из провинции. Они посещали театры, кабачки Монмартра, считали непременным долгом провести вечерок-другой в Фоли-Бержер. Вернувшись домой, они будут говорить, что прожили сезон в Париже, и рассказывать знакомым пикантные небылицы.
Донцов встречался с ними в столовой пансионата, в разговоры вступал редко, старался отделаться ничего не значащими фразами.
Были здесь две пожилые англичанки, чета американцев, бельгийцы, голландцы. Изредка за столом появлялся швейцарец, в котором с первого взгляда Михаил признал пастора: кроме того, что он носил темный костюм и черный галстук, на его благостной физиономии были написаны все мыслимые добродетели.
Донцова интересовал таинственный Малютин, помещенный в пансионат по просьбе Лаврухина. Вглядываясь в лица и прислушиваясь к разговорам постояльцев за завтраком или за обедом, Михаил пытался по случайно брошенному слову угадать «бывшего» русского, но так и не преуспел в этом. Возможно, Малютин вообще не выходил в столовую. Обиняками Михаил попытался кое-что выведать у Розы, – она ничего определенного сказать не могла. Спрашивать у мадам Зингер не решался – интерес добропорядочного молодого человека из поляков к какому-то русскому эмигранту показался бы ей по меньшей мере праздным.
И все же однажды он попенял Эмме Карловне, что до сих пор у него нет вида на жительство, несмотря на ее обещание, и вскользь поинтересовался, как с этим обстоит дело у Малютина.
– Мсье Малютин получил свой паспорт и уехал в Бордо, – сказала мадам Зингер и с покровительственной улыбкой добавила: – Не отчаивайтесь, Жорж. За вас я уже замолвила словечко.
То обстоятельство, что Малютин исчез из виду неузнанным, не огорчило Донцова. Лаврухин, а следовательно и Малютин, по всей вероятности не имели отношения к Брандту. Если они и привлекали внимание Михаила, то не из соображений дела, а из понятного любопытства к судьбе давнишнего врага.
Более всех его интересовала личность Юрия Ферро. В характере этого человека виделась некая ущербность, противоречивость, которую, вероятно, можно использовать для успеха дела. Честолюбие? Романтические устремления вместо убежденности?.. Конечно, это не факты, а лишь мнение Антона Северцева. Но это и факт: Юрий не выдал Лору своим сообщникам. Личные интересы для него выше интересов дела, в котором он принимает участие. Следовательно, обеспечение этих интересов он действительно не считает своим непременным долгом. Вот где слабина в обороне Брандта. И необходимо
