6
Гвен сидела на крылечке амбара с Грюббе на коленях. Он лежал на спинке и нежился, а она пальцами почесывала ему животик.
– Как хорошо от него пахнет, – сказала она, ткнувшись носом в пушистый мех. – Особенно здесь, где у него мех немножко засалился.
– Это где он не достает, чтобы умыться.
– М-м-м… Чудо. У меня никогда не было дома животных. Даже собаки. Хотя места было полно.
Я подсел к ней на каменное крылечко.
С каждым днем холодало.
– Осень уже, – продолжила Гвен. – Когда загоним овец с гор?
Я ответил не сразу.
И наверное, она уже слишком хорошо меня изучила, узнала взгляд, предвещавший тяжелый разговор.
Все тот же вопрос.
Зачем раскапывать могилу, когда на ней расцвели цветы?
– Ну, хорошо, – сказала девушка. – Я же знала, что этот день наступит. Хочешь во Францию, да?
– Это так по мне заметно?
– По тому, как ты медлишь. По твоей походке. Когда мы разговариваем, ты думаешь о своем. Не слышишь половины из того, что я говорю.
Грюббе, наверное, почувствовал, что она нервничает. Он оттолкнулся задними лапами и соскочил с ее колен.
– Ты хочешь поехать туда сейчас, – сказала Гвен, сняв клочок шерсти с воротника. – Потому что, когда овцы снова спустятся с гор, ты уже не сможешь. Что, не так?
– Я нашел письма, – рассказал я. – Переписку мамы с Эйнаром. На французском. Хочешь, почитай.
– Что интересного может быть для меня в их письмах?
– Из них понятно, что они поехали во Францию в семьдесят первом году, чтобы встретиться с твоим дедушкой.
Гвендолин поднялась. Отошла на пару шагов.
– Так, так… Ясно. Если мы поедем во Францию вместе, то между нами все кончено.
Она что-то знает, сказал я себе. Ищет повод, чтобы оправдать изменение поведения.
– Это почему? – спросил я.
Гвен подняла прутик и бросила его в крапиву.
– Ты что, дурак? Ведь совершенно ясно, что дедушка имел какое-то отношение к тому несчастному случаю, разве нет? И уж приятной неожиданностью это точно не окажется.
Я хотел было сказать, что знаю про их летний дом. Но сказал только:
– Так ты никогда не бывала в Отюе?
– Я? Нет, никогда.
Я пожал плечами. Гвен вспылила.
– Что ты хочешь доказать? Я же говорила, мы каждое лето отдыхали в Европе, разъезжая на «Бентли» и останавливаясь в гостиницах. Но мы всегда ехали прямо в Дувр, оттуда в Кале и потом в Париж. И когда мы проезжали съезды к Сомме, дедушка даже увеличивал скорость.
– Надо же!
– Хочешь сказать, что я вру? Тогда решай уж, Эдуард. Хочешь ты, чтобы я поехала с тобой, или нет. Ты же мне не доверяешь. Ты думаешь, что я что-то знаю о твоем исчезновении.
– Ну так и что, знаешь?
– Сказала же, нет! Да и не хочу знать.
Мне пришло в голову, что Ханне в начале лета говорила примерно то же самое.
Именно здесь, где мы сейчас сидим.
И что я оставил ее, в сущности, по этой причине.
7
Через несколько дней мы пересекли границу Франции. Не очень-то веселая это была поездка. Казалось, на заднем сиденье молча сидят, прислушиваясь к тому, что мы говорим, два чужих человека, и эти чужаки и есть мы.
Потертые кожаные чемоданы Гвен, упакованные, как для поездки на работу, заняли много места. «Бристоль» посетил с двухдневным визитом автостанцию в соседнем поселке, где его встретили, как старого друга, смазали, отладили и снабдили новыми покрышками вместо потрескавшихся данлоповских, на которых ездил еще Эйнар.
Мы помчались на юг, паромом перебрались в Бельгию и остановились там в отеле. Настораживающие интонации в бристолевском двигателе затихли, и от этого еще явственнее слышались настораживающие интонации в наших разговорах.
«Лейки» в моем багаже не было. В чемодане я спрятал только старые фото 1971 года и копию военной карты. Может быть, и Гвен припрятала нечто подобное. Например, ключ от летнего дома.
Мы спали друг с другом каждую ночь, каждое утро болтали, как раньше, но при малейших разногласиях в разговорах зазвучали обидные словечки.
Во второй половине дня мы добрались до места. До холмистых окрестностей Соммы. Дорога шла вдоль бесконечных полей с натянутыми меж опорами высоковольтной линии проводами. Пейзаж, навевающий забвение, не привлекающий внимания. Во всех направлениях одно и то же: жаркое, пыльное марево, в котором памяти не за что зацепиться.
В автомобильном громкоговорителе оживленно балагурили ведущие французской радиостанции. Они тараторили так быстро, что я не успевал понять, о чем речь. А Гвен посмеивалась над их шутками и подпевала самодовольной поп-музыке, хотя сама же назвала ее гадкой.
Болтовня по радио вселила в меня неуверенность. Я был на пути к собственному фамильному имени. На пути к родине мамы. Я внутренне предвкушал, как у меня возникнет ощущение своей принадлежности к этому месту, ожидал, что почувствую себя дома. Мы остановились у торговой палатки, но кураж, пришедший ко мне в разговоре с Жослен Берле, покинул меня, и я начал запинаться. Теперь, когда я оказался на земле Франции, мое произношение звучало не так, как надо.
