со мной на корточки. — Ты уже второй раз за день подкрадываешься ко мне и пугаешь.
— А ты почему сбежала от меня? — спрашивает с напускной обидой.
— Я хотела немного побыть одна, — шепчу, виновато смотря на друга. — Я слишком сильно расстроилась из-за того, что Дима подрался.
Про Адама предпочитаю ничего не говорить.
— Сказала бы хоть, — молодой человек качает головой. — Ладно. Пойдём ко мне.
— Миш, ты же знаешь, что потом начнётся, если я опоздаю хоть на полчаса, — я качаю головой, кусаю нижнюю губу до боли.
— Чёрт, мелкая, переезжай ты уже к нам. Ты ведь совершеннолетняя. Мама комнату готова выделить. Вся семья будет рада тебе.
— Я не могу, Миш, — шепчу с болью в голосе. — Не могу, прости. Я не могу уехать. Я… Как я уйду? У меня ничего нет…
Мой голос дрожит и срывается. Я смотрю на лучшего друга полными слёз глазами. Я вот-вот разрыдаюсь от отчаяния.
— Тише, мелкая, — парень поднимает руки и большими пальцами смахивает слёзы, которые незаметно покатились из глаз, с моих щёк. — Не реви только. Иначе я наплюю на всё, и сам всё решу. Или его…
— Не бери грех на душу, Миша, — я зажимаю ладошкой рот друга.
Парень плотно смеживает веки. Чувствую, как его колотит от злости. Он многое хочет сказать, но сдерживается, ради меня.
— Твою мать, Алиса. Это просто невыносимо, — он подрывается с места и выпрямляется в полный рост. — И ты упряма, как ослиха.
— Миша! — шепчу испугано.
— Ушёл уже этот тостопузый хер! Свалил!
— Миша, — я с опаской поднимаюсь и озираюсь по сторонам, — не злись.
Парень взъерошивает волосы на затылке, черты его лица заметно смягчаются.
— Я побегу, Миша. Мне уже пора. Прости. Завтра увидимся.
— Я тебе позвоню, — друг перехватывает меня за запястье и дёргает на себя, носом вжимается мне в макушку, шумно дышит. — Не ответишь — вломлюсь в квартиру.
— Миш…
— Ты знаешь мои условия, Алиса. Если ты не отвечаешь на мои сообщения и звонки, я не медлю.
— А если я усну? — слабо шепчу я.
— Значит, этот пидорас может подобраться, когда ты спишь, — рычит взбешённо.
Я никогда Мише не говорил о действиях отчима, но Миша догадывается сам.
— Но он так и ночью тогда…
— Ночью рядом Дима, — обрубает друг.
И я знаю, что Миша прав. Во всём прав.
— Я очень, просто безумно сильно тебя люблю, — шепчу в грудь Миши, вжимаясь в неё лбом. — Если бы не ты… Я бы сошла с ума.
Миша не отвечает. Только руками меня крепче обхватывает и вжимает в себя. Я знаю, как сильно он боится отпускать меня домой. Знаю, что как только я зайду в квартиру, он начнёт засыпать меня сообщениями, требуя от меня немедленного ответа. Он постоянно пополняет мой телефон, чтобы я могла отвечать на сообщения.
— Я пойду, уже задерживаюсь, — нехотя отстраняюсь от Миши.
Друг кивает. Я целую Мишу в щёку, беру его руку, сжимаю в ладошке, прижимаюсь к ней щекой, выражая всю привязанность к молодому человеку. Парень белозубо улыбается. И я чувствую, как в груди разливается тепло.
— Спасибо тебе.
— За что? — в изумлении поднимает брови, смотрит вопросительно.
— За то, что всю жизнь рядом.
Мишка странно шмыгает носом и отворачивается. Я ещё раз сжимаю его ладонь.
— Пока.
— Напишу, — чуть глухо отвечает молодой человек.
Я разворачиваюсь и торопливым шагом иду домой. По лестнице поднимаюсь, едва переставляя ноги. И вместе с тем, как я приближаюсь к дверям квартиры, силы покидают меня. Меня корёжит. Хочется наплевать на всё и сбежать. Но я преодолеваю последнюю ступеньку и открываю входную дверь ключом.
— Потаскуха малолетняя! — мокрое ледяное полотенце больно и хлёстко бьёт меня по лицу. — Шалашовка, прости Господи. Вырастила на свою голову! Проститутка.
С каждым новым восклицанием матери на меня обрушиваются хлёсткие удары полотенцем. Я вжимаю голову в плечи, пытаюсь прикрыться руками.
Я стою, прижавшись к стене, как загнанный зверь. Полотенце хлещет по рукам, по плечам, по спине. Каждый удар словно прожигает кожу, оставляя за собой холодный след. Я не кричу, не плачу, только сжимаю зубы и жду, когда это закончится. Мать продолжает кричать, её голос дрожит от ярости. Я чувствую, как её слова впиваются в меня, как ножи.
— Мама. Что случилось? — спрашиваю с испугом.
— Вырастила неблагодарную! Я… Я как тебя воспитывала? А? — женщина отшвыривает полотенце и хватает меня за длинную косу.
Наматывает на руку и дёргает. Дёргает совсем не так аккуратно, как это делал Адам. Резко. Жёстко. Даже жестоко. Чтобы вся поверхность головы заныла. Чтобы луковицы волос жалобно затрещали. Чтобы из глаз от боли хлынули слёзы.
— Мама! Мамочка, я не понимаю, — визжу, вскидывая руки и пытаясь ладонями унять боль в черепушке, которая вот-вот расколется на части.
— Не понимаешь? Не понимаешь? — с каждым словом повышает голос. — Потаскуха! Дрянь! Какой позор на мою голову.
— Мама, я ничего не сделала! — кричу, пытаясь вырваться, но её хватка только крепчает. Коса натянута, как струна, и каждый её рывок отдаётся огнём в висках. — Я не понимаю, о чём ты говоришь!
Женщина отталкивает меня. Я впечатываюсь всем телом в стену, чувствую пронизывающую боль в руке. Но всего на мгновение. Потому что боль в спине, по которой мать бьёт кнутом, куда сильнее. Я слышу свист, когда она замахивается. Верещу громко, как поросёнок, которого режут.
Потому что боль невыносимая. Сколько бы раз не били. Сколько бы раз не пороли.
— Я из тебя всю дурь выбью. Я изгоню из тебя нечистую силу! Распутная девка! Удумала! Прекрати визжать! Прекрати! — и бьёт сильнее.
Я падаю на пол, поджимаю ноги, пытаясь защититься, но кнут находит свои цели. Каждый удар оставляет на коже огненную полосу, будто раскалённый металл. Слёзы текут ручьём, смешиваясь с пылью на полу. Я хочу крикнуть, что не виновата, что ничего не сделала, но слова застревают в горле, превращаясь в хриплые всхлипы.
— Мама, пожалуйста, остановись! — вырывается из меня, но она не слышит. Её глаза горят яростью, лицо искажено гневом. Она словно не видит меня, не слышит моих мольб. Снова дёргает
