варварскую ночь. Жажда знаний, которая когда-то вдохновляла греков и римлян, сменилась окаменелым невежеством. Первой жертвой стала география.
Суеверия, страхи, внушаемые временной властью церкви, детская ксенофобия по отношению к приходящим в упадок расам, скудость ума и средств – все это способствовало пугающему регрессу так называемого цивилизованного мира. Однако география была фундаментальной наукой как для греков, так и для римлян. Ее стратегический упадок был пропорционален культурному распаду, произошедшему в разоренном средневековом сознании.
Большая ответственность за этот регресс географической науки лежит, как я уже говорил, на вмешательстве католической церкви, которая считала, что может заменить географию Библией и ее толкованием. К мракобесию, принесенному варварами, добавилось мракобесие церковных иерархов, заинтересованных в укреплении своего влияния и, следовательно, власти.
Марко Поло имел несчастье родиться в эпоху культурной непросвященности, в историческом контексте, враждебном к новизне, знаниям и приключениям. Ментальные категории его современников, и его самого, были сформированы необузданным невежеством, подпитываемым коллективной интеллектуальной ленью. Существовало только то, что было известно; все остальное было предрассудками.
Ни одна географическая карта VII–XIII веков, которую по сей день можно найти в музеях и библиотеках, не дает представления о том, какими могли быть земли за Уралом и Гангом. Никто не осмеливался выйти за эти общепринятые «границы» из-за умственного оцепенения: пустоту называли Terra incognita[49], всегда ассоциируя ее с образом подземного мира, из недр которого выходят жуткие демоны и страшные чудовища.
Китайские «Анналы Западной Хань», подтвержденные археологическими находками, свидетельствуют о том, что несколько сотен римских легионеров, попавших в плен к парфянам после битвы при Карре в 53 году до н. э., сначала сдались конфедерации племен Сюнну, а затем китайцам. В конце I века до н. э. они основали римский город Лицзянь в северной Ганьсу. Но это еще не все: обнаружение останков египетской колесницы на раскопках близ Эдо, современного Токио, могло бы стать удивительным доказательством того, что древние египтяне, по крайней мере за три тысячелетия до Марко Поло, достигли Азии (возможно, даже Японии), так же как они, предположительно, добрались до Южной Америки, повлияв на цивилизации доколумбовой эпохи.
Отказавшись от географии как от науки прогресса, средневековая Европа регрессировала по сравнению с древними цивилизациями, и особенно по сравнению с арабами, которые, напротив, в те же века избрали ее стержневой наукой наряду с астрономией.
Этот огромный исторический пробел замедлил ход цивилизации; умственный застой сохранялся даже после публикации «Книги чудес света». На протяжении еще двух столетий географы XIV и XV веков игнорировали этот труд, считая его недостоверным или даже не имея возможности его прочесть. Лишь в Каталонском атласе[50] 1375 года книга была взята в расчет, в нем была предпринята попытка заполнить пустоту, которую оставили за Уралом и Гангом картографы предыдущих веков. И это было не случайно: Испания в то время начинала зарождаться как европейская держава.
Слепой догматизм западной средневековой мысли не только не позволил воспользоваться ценными сведениями, изложенными в «Il Milione» Марко Поло, но и не принял во внимание отчеты о путешествиях некоторых его авантюрных предшественников, среди которых были два монаха-миссионера: итальянец Иоанн де Плано Карпини, отправившийся из Лиона в 1245 году с письмом Папы Римского «к Королю и народу Тартар», и фламандец Вильгельм Рубрук, направленный в Тартарию в 1253 году по поручению короля Франции. Также были проигнорированы сведения из знаменитой Книги Сулеймана 851 года и книги арабского путешественника Абу-Заид-аль-Хасана, опубликованной в 878 году.
В то время как труды арабов могли показаться экзотичными и устаревшими, то работы этих двух миссионеров представляются более достоверными, чем повествования Марко Поло. Путешествия Иоанна де Плано Карпини и Вильгельма Рубрука свидетельствуют о заинтересованности Римской церкви в установлении властных отношений с Великим ханом монголов, безусловно, с целью защиты христианского мира, которому в то время объективно угрожала монгольская военная экспансия.
Однако отчет итальянского монаха должен был оставаться в тайне, не внося вклад в научное понимание географии. По сути, это была «политическая» миссия с целью убедить монгольского правителя заключить мирный договор с Папой Римским, а не исследование неизведанных земель. Поэтому, текст предназначался не для широкой публики, а для внутреннего пользования церковью.
То же касается и отчета Вильгельма Рубрука, посланника к Великому хану от короля Франции Людовика IX Святого[51], движимого скорее ужасом перед татаро-монгольскими нападениями на христианскую Европу, чем стремлением к власти и союзу.
И снова путешествие и книга Марко Поло выделяются как случай, оторванный от контекста своего времени, не в последнюю очередь потому, что родной город Марко Поло, Венеция, уже тогда был исключением по сравнению с остальной Европой. Поэтому стоит задаться вопросом, мог ли другой «случай Марко Поло» произойти в иное время, в другом городе или даже в другой стране, кроме Италии.
Ответить на этот вопрос сложно, а может, и невозможно. Но несомненно, что венецианская специфика XIII века признается историей повсеместно. В эпоху общей политической косности, явно обуславливающей и принижающей культуру, Венеция была исключением, уже тогда находясь в авангарде. Это республика, чья сила исходила от моря, торговли, путешествий, приключений. Таким образом, Марко Поло и Венеция – два идеально подходящих друг другу случая, оба причастные к тому далекому корню светлой латинской цивилизации, уничтоженной варварами, но, очевидно, все еще тлеющей под пеплом.
Венеция – это еще и пример светскости, свободы от религиозных устоев, современности по сравнению с городами и государствами, которыми управляли недалекие правители или папская власть. В контексте XIII века такой статус Венеции был поистине уникальным и во многом схожим с положением других итальянских приморских городов-республик. Это была попытка вырваться из культурной изоляции, в которую погрузилась варварская Европа, внутренний бунт потомков искалеченной, но не полностью уничтоженной цивилизации.
Однако Венеция, как и другие итальянские морские республики, восставшие против средневекового мракобесия, была отягощена долгим мраком политической и социальной ночи, окутавшей Европу суеверными догмами. Любой, кто осмеливается выйти за границы, установленные невежеством, считается чуть ли не опасным иконоборцем, безумным бунтарем, страшным еретиком. Всю свою жизнь Марко Поло подвергался подобным обвинениям. Несмотря на то, что его книгу жадно читали при княжеских дворах, в лучшем случае его воспринимали лишь как добродушного «сказочника». И все же искра любопытства в сонной и затуманенной Европе начала XIV века была зажжена.
Марко Поло просто выполнял свой невольный исторический долг, рассказывая о том, что он видел, слышал и пережил. Чудеса тех земель, которые другие называли неведомыми, для него были простыми истинами: это были края, по которым он странствовал, земли, где он останавливался и
