class="p1">— Совершенно верно.
— Это же знаменитейший врач Петербурга. Говорят, он способен на невозможное. Даже императорская семья пользуется его услугами. А тут простой водитель! И как только вам это удалось, князь? — удивлению Елены Михайловны не было предела.
— Мне повезло, — простодушно ответил я, слегка пожав плечами, — у меня были хорошие рекомендации.
— Вот бы нам ваши рекомендации, Александр Андреевич, — с плохо скрываемой завистью произнесла Елена Михайловна. — Моя невестка ждет появления первенца. Мы так хотели, чтобы ее в этот трудный период наблюдал доктор Боткин, но все наши попытки нанять его не увенчались успехом. У нашего знаменитого эскулапа оказался слишком плотный график.
— Если вы позволите, Елена Михайловна, я замолвлю перед Сергеем Евгеньевичем за вас словечко. Уверен, что он мне не откажет, — с улыбкой ответил я. — Как зовут вашу невестку?
— Это было бы чудесно, князь! — Глаза Елены Михайловны так и засияли от радости. — Пойдемте же скорее, я вас познакомлю.
Мы подошли к дивану, на котором расположилась миловидная брюнетка в свободном платье, рядом с которой, властно положив руку ей на плечо, возвышался ее муж. После того, как Елена Михайловна нас представила, я поцеловал протянутую мне Анной Петровной руку и с воодушевлением произнес:
— Я глубоко впечатлен, вашей выдержкой и стойкостью, уважаемая Анна Петровна. Даже в таком сложном положении вы не лишаете собравшихся своего чудесного общества.
Молодая графиня Доронина в ответ благодарно склонила свою прелестную головку, а потом метнула на мужа многозначительный взгляд, который пришелся тому явно не по душе.
Так начался мой первый званный вечер в Петербургском высшем свете. Хозяева особняка поочередно подводили и представляли меня всем гостям, словно какую-то диковинку.
Когда с формальностями было покончено, мы с Петром Филипповичем присоединились к кружку, где главенствовал его младший брат, Андрей.
Увидев, что я наконец-то определился с компанией, многие из присутствующих присоединились к нам. В итоге все общество разделилось на две непропорциональные части: большинство было с нами, а оставшиеся собрались вокруг курительного столика, у которого, важно заложив ногу за ногу, восседал генерал-губернатор.
— Господа, вот чего я никак не могу понять, — вещал деланно-равнодушным и несколько даже ленивым голосом Андрей Филиппович Доронин, — так это нравов современной молодежи. Я, конечно, все понимаю: кровь бурлит, эмоции бьются через край, но зачем же стреляться по самому малейшему поводу? Эта бретёрская удаль на студенческих дуэлях уже ни в какие рамки не лезет. А в итоге выходит, что мы теряем лучшую и перспективную часть нашей аристократической молодежи. А сколько знаменитых людей ушли безвозвратно от этой пагубной напасти? Возьмем хотя бы Пушкина и Лермонтова. Скольких прекрасных произведений лишился мир из-за простого нажатия на курок, сделанного в расстроенных чувствах?
Граф Доронин обвел скучающим взглядом собравшуюся публику и внезапно остановился на мне.
— А вы, князь, что думаете по этому поводу? Я слышал, что у вас есть на все свое мнение. Хотелось бы его услышать.
— Простите, сударь, я не совсем понял ваш вопрос. — Мой холодный взгляд скользнул по высокомерному лицу графа.
Лицо Андрея Филипповича тут же изменилось и на нем появилась хоть какая-то видимость учтивости.
— Простите, Александр Андреевич, я не хотел вас задеть своим неожиданным обращением. Но, тем не менее, хотелось бы узнать, как вы относитесь к дуэли? Воспринимаете ли вы ее, как средство мщения за нанесенную обиду или причиненные страдания?
— Смотря, о чем в конечном итоге идет речь. Порой обычная дуэль не достигает истиной цели пострадавшего, — равнодушно пожал я плечами.
— Что вы имеете в виду, князь? — В голосе Андрея Филипповича прозвучало удивление.
Я прожег графа Доронина пристальным и долгим взглядом.
— Представьте, Андрей Филиппович, что какой-то негодяй причинит вред самому родному и любимому для вас человеку: матери, жене, ребенку или близкому другу. Нанесет им непоправимый вред, заставит жестоко страдать, а потом убьет. И этим своим зверским поступком он ввергнет вашу душу в пучину нечеловеческого горя, а мозг — в безумие. Неужели вы считаете, что для такого подонка справедливой долей будет получить пулю в лоб или быть испепеленным заклинанием огненного шара? Не говоря уже о том, что он спокойно может выйти из дуэли победителем и при этом будет бесспорно оправдан всем светом по одной только той причине, что ему повезло больше, чем его несчастному оппоненту. Ну уж нет, граф, увольте. Если мне когда-нибудь будет суждено мстить за тяжкое страдание, то я буду мстить не так.
— Признаться, ваша теория, князь, меня удивляет, — ответил граф Доронин. — А как же тогда быть с системой правосудия, которая как раз и существует ради таких вот именно случаев?
— Система правосудия удовлетворяет запросы общества, но не жажду мести потерпевшего. Общество вполне справедливо просит оградить себя от дальнейших посягательств преступника, что и делает наша Фемида. Но как быть тому несчастному, который по воле преступившего закон уже прошел через горнило страданий? Достаточно ли будет ему знать, что за всё его прошлое, настоящее и будущее горе негодяй претерпит только несколько мгновений или минут страданий? Удовлетворит ли это его? Не думаю.
— Я понял вашу мысль, Александр Андреевич, — усмехнувшись ответил граф Доронин. — Но не находите ли вы, что потерпевший, который в какой-то момент вдруг решил стать и судьей, и исполнителем приговора в одном лице, сам может попасть под неотвратимое действие закона и следящей за его исполнением системы правосудия?
— Конечно, но только если он беден и непроходимо туп, — улыбнулся я. — Однако же если он состоятелен и достаточно умен, то сможет обернуть все так, что свершившаяся месть будет принята окружающими, скорее, за волю провидения, чем за действия человеческой руки.
— Признаться, князь, ваш подход к этому делу хоть и достаточно понятен с общечеловеческой точки зрения, но при этом весьма необычен. — Граф Доронин слегка пожал плечами. — Но давайте все-таки вернемся к тому, с чего мы начали. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но как я понял из ваших слов, вы — противник дуэлей. Вы отказались бы сражаться?
— Ну почему же отказался? — равнодушно ответил я. — Но здесь, как я уже говорил, главное — за что драться. За какую-нибудь пустышку, оскорбление, за голословное утверждение, что я лжец или предатель, или даже за банальную пощечину я готов бросить вызов любому дерзкому пройдохе. И сделаю это с абсолютно легким сердцем,
