«…вследствие замечаний императора Александра, решено было, прежде всяких дальнейших действий за Балканами, выждать прибытия не только XI, но и IV корпуса, который мог собраться на правом берегу Дуная только в половине июля»[58].
Очевидно, что подобное изменение планов должно было, прежде всего, отразиться на судьбе Передового отряда.
Если рассматривать послания командования в адрес Гурко, то нельзя не заметить, что в них явно появлялись новые нотки. Так, если 4 (16) июля Непокойчицкий еще сообщает Гурко, что «ввиду приближения войск XI корпуса и 13-й кавалерийской дивизии (из состава XIII корпуса. — И.К.) главнокомандующий “изволил признать возможным двинуть в проходы Балкан на поддержку вашего отряда всю 9-ю пехотную дивизию”[59]», то уже 8 (20) июля сам великий князь пишет Гурко:
«На перевале Хаинкиой будет 1-я бригада 9-й дивизии; 14-я дивизия и я пока в Тырнове, двинуться пока не могу вперед, пока не раскроется или объяснится дело с Рущуком. Об общем движении вперед дам тебе знать в свое время. Собирай сведения о неприятеле возможно подробно и доноси чаще»[60].
И… восхваления, восхваления в адрес Гурко и его отряда…
А ведь только неделю назад Николай Николаевич намеревался «совсем бросить осаду Рущука»! Гурко, разумеется, не был осведомлен ни о «смелом плане» главнокомандующего, ни о реакции на него императора. Но трудно было не почувствовать, что Николай Николаевич чем-то серьезно озабочен. Вечером 8 (20) июля, уже после того, как два письма с изложением плана дальнейших действий Передового отряда были направлены главнокомандующему, до штаба Гурко доходят первые сведения о месте высадки корпуса Сулеймана-паши и его движении к Адрианополю. Немедленно Гурко начинает планировать встречное наступление. Но утром 9 (21) июля он получает, написанное накануне, письмо Николая Николаевича…
Для Гурко становилось очевидным, что в то время, как он был настроен на понимание роли своего отряда как авангарда быстро наступающей армии, эта самая армия притормаживала, оставалась за Балканами, а ее главнокомандующий вместо своевременных резервов посылал ему советы «с пехотой далее Тунджи» не идти, «шнырять по всем направлениям кавалерией» и собирать сведения о противнике. И это в тот момент, когда за Балканами выпадал реальный шанс разбить противника по частям.
Первые сведения о переброске на театр военных действий турецкого корпуса из Черногории дошли до полевого штаба армии 2 (14) июля. Силы корпуса оценивались в 25–30 тыс. человек[61]. Сами же турки определяли силы Сулеймана-паши в 20–22 тыс. пехоты и около 1 тыс. кавалерии[62]. Полковник Торси и вовсе ограничивал силы герцеговинского корпуса 20 тысячами[63]. Пунктом назначения переправляемых турецких частей, по одним донесениям, являлся Адрианополь, по другим — Варна. Полевой штаб русской армии склонялся ко второму варианту и рассчитывал при этом на усиление именно восточной группировки турок в четырехугольнике крепостей.
Однако 8 (20) июля в полевом штабе армии было получено известие, что «турецкие войска Сулеймана-паши, отправляемые морем из Антивари, высаживаются в устье реки Марицы у Эноса и направляются к Адрианополю»[64]. После высадки Сулейман-паша времени даром не терял. Уже 9 (21) июля он с двумя таборами прибыл в Адрианополь и решил перебросить свои силы по железной дороге в Карабунар — станцию на пути из Тырнова — Семенли в Ямбол. 10–13 (22–25) июля части Сулеймана начали стягиваться в Карабунар. Для русских ситуация окончательно прояснилась: герцеговинский корпус предназначался для прикрытия линии Адрианополь — Константинополь и контрудара по прорвавшимся за Балканы русским отрядам. На Передовой отряд надвигалась серьезная угроза.
В то же время в среде русского командования начинала нарастать тревога за последствия сложившегося расположения частей армии. Так, 10 (22) июля Дерожинский писал Радецкому:
«…переход через Дунай вскружил нам голову, и мы начали слишком пренебрегать турками; как бы не поплатиться за чрезмерную разбросанность войск» (курсив мой. — И.К.)[65].
