ведьмы, обожающий растения и свет. Я бы могла провести здесь время и не пожаловаться. Когда я захожу в гостиную, моё уважение к её вкусу только растёт.
— Это просто идеальный стол для пазлов. — Я ставлю контейнер в центр массивного деревянного стола с золотистым узором древесины. Почти такого же, как мой.
— Спасибо, — тихо говорит она. — Адам сделал его для меня.
Дом внимательно осматривает стол, оценивая работу брата, потом довольно кивает, после чего выкладывает на стол бутылки с вином. Исчезает в другой комнате, наверное, на кухне, а когда возвращается, несёт с собой бокалы без ножки, один из которых полон льда для меня, и штопор.
— Я оставлю вас, — он проводит ладонью по моей пояснице, отступая от стола.
— Ты уходишь? — Розалин смотрит то на него, то на меня, явно растерявшись.
— Он займёт себя в другой комнате, — успокаиваю я её. — В основном он здесь как мой личный водитель. Повеселись.
Я хлопаю его по напряжённому животу и сажусь по-турецки у стола, протягивая руку к контейнеру.
— Наливай, Роз. Это вино само себя не выпьет.
Дом сжимает её плечо, прежде чем выйти, и вскоре откуда-то раздаётся скрип стула — он устроился поудобнее в другой части дома.
После небольшой заминки Розалин откупоривает бутылку вина и наливает себе щедрую порцию. Затем великодушно откручивает крышку с джина и плескает мне солидную дозу. После чего берёт с дивана две подушки, одну протягивает мне, другую кладёт напротив себя.
Я сортирую кусочки, выискивая края, но при этом большая часть моего внимания сосредоточена на рыжеволосой девушке. Я всегда видела Розалин как женщину, полную уверенности в себе. Лигу выше меня. Богиню, а я — всего лишь смертная.
Но сейчас она двигается так, будто ждёт, что я наброшусь на неё. Я не думаю, что она боится меня, но в её жестах есть осторожность. Напряжённое ожидание.
— Мэдди, я не понимаю, зачем ты здесь.
В её голосе — вопрос. Приглашение объяснить, с чего вдруг мне понадобился этот игровой вечер, когда всю свою жизнь я избегала её.
— Пазл откроет истину, — провозглашаю я голосом карнавального гадалки.
Из другой комнаты раздаётся смешок. Ну хоть кому-то я кажусь забавной.
Розалин моргает, вдруг ошеломлённая, и это ошеломление заставляет меня замереть.
— Что? Я облилась? — Я оглядываю свой белый топ, проверяя, нет ли на нём пятен.
— Нет. Просто… Ты сейчас сказала это точно так же, как он.
И нам обеим понятно, кто этот он.
Джош.
— Ну, любовь к драме, похоже, у нас в крови. — Я киваю на кусочки пазла перед ней. — Ты будешь помогать?
Она качает головой, но это не отказ. Скорее попытка отогнать призрак моего брата.
— То есть, когда мы закончим пазл, ты скажешь мне, зачем пришла?
— Именно. Так что давай работать. У нас тут тысяча кусочков, с которыми надо разобраться.
Может, для новичка это и звучит устрашающе, но я собираю пазлы годами. А у Розалин, оказывается, талант к поиску тех хитрых кусочков однотонного цвета, которые ничем не отличаются от десятка других.
Мы быстро впадаем в сосредоточенное молчание, потягивая напитки и вставляя элементы в нужные места.
Проходит почти час, когда в ней что-то меняется.
Розалин наконец находит, куда подходит кусочек, который она вертела в руках уже минут пять, и с торжествующим:
— Ха! — вставляет его на место.
А потом замирает.
Я не реагирую, продолжая собирать угол пазла, который забрала себе.
— Он… — Розалин не договаривает, её голос дрожит, и вопрос повисает в воздухе. Спустя долгую паузу она тянется за новым кусочком, но пальцы её дрожат.
Ещё полчаса, и пазл завершён.
На кофейном столике Розалин теперь лежит ясная картинка: пара стоит на леднике в Денали, оба в пуховиках, обняв друг друга. Женщина улыбается в камеру. Мужчина смотрит на неё с таким количеством любви в глазах, что на это трудно смотреть слишком долго.
Мой брат оставил мне свою фотографию.
И Розалин.
— Расскажи мне о времени, что ты провела с Джошем, — говорю я.
Одна из главных вещей, которым я научилась за эти долгие поездки с Домом — это то, что я знала лишь часть своего брата. Мы были близки, но у каждого из нас были кусочки, которые мы держали при себе или отдавали другим. Джош отдал часть себя своему лучшему другу.
А другую — женщине, которую любил.
Я хочу собрать его целиком, насколько это возможно, даже если эти части мне передают чужими руками.
— Мы… — Она прочищает горло. — Мы любили друг друга.
Я киваю, не перебивая.
— Н-ничего не было годами. Пока мы с Домом были вместе. Я бы никогда… Джош бы тоже никогда. Всё случилось уже после того, как мы расстались.
В груди что-то болезненно сжимается, когда хронология складывается в голове.
— После диагноза Джоша, значит, — говорю я. — Вы были вместе год. Или меньше.
Розалин протягивает руку, проводя пальцем по лицу Джоша на пазле.
— Да. Год. — Её улыбка грустная, маленькая. — Это кажется и дольше, и короче одновременно. Я сама к нему пришла. Появилась у его дверей, посмотрела ему в глаза и сказала, что оставшиеся у него дни принадлежат мне.
Она тихо смеётся.
— А потом струсила, извинилась и спросила, любит ли он меня до сих пор.
Розалин прижимает пальцы к губам, словно затерявшись в воспоминаниях.
— Он сказал, что да. Что никогда не переставал.
— Никогда? — уточняю я.
Её лицо заливает румянец.
— Когда нам было двадцать один. Лето после выпуска. Мы с Домом расстались. У меня была стажировка в Нью-Йорке, у Джоша тоже. И мы просто… нашли друг друга. Два месяца любви.
Она снова замолкает, и я понимаю, как трудно ей говорить об этом. Вспоминать их роман, теперь, когда его больше нет.
— Потом я узнала, что беременна. И по срокам… это должен был быть ребёнок Дома. Я была уже слишком далеко.
Она замолкает, а потом добавляет:
— Но знаешь, что самое странное? Я и не хотела, чтобы это был Джош.
— Почему?
Она проводит пальцем по соединениям кусочков пазла.
— Потому что я боялась.
— Чего? — Я давлю, потому что мне нужно знать.
Розалин всё ещё улыбается своей печальной улыбкой, но продолжает:
— Боялась, насколько свободен был твой брат. В жизни. Во всём. Он хотел путешествовать по миру. Я знала, что он меня любит. Но я боялась, что если скажу ему о беременности, и что это не его ребёнок, он уйдёт. Или наоборот, что он бросит все свои мечты и останется. И я спрашивала себя: если он останется, сможет ли он
