начало первой строки этого квартета[609]. Первая часть оставляет своеобразное, но очень естественное, впечатление – в ней сочетаются размышления в духе Экклезиаста:
Старый камень в новое здание, старые бревна
в новое пламя,
Старое пламя в золу, а зола в землю[610],
и похожий на сновидение, но очень «домашний» по ощущениям путь к истокам. По пути можно увидеть тени предков:
Если ты подойдешь
Голым полем не слишком близко, не слишком близко,
Летней полночью ты услышишь
Слабые звуки дудок и барабана
И увидишь танцующих у костра —
Сочетанье мужчины и женщины
В танце, провозглашающем брак,
Достойное и приятное таинство.
Навеяны эти строки прогулкой в Ист-Кокер, к «началу».
А дальше открываются головокружительные высоты. Но голос автора звучит скорее отрешенно:
Плачут кометы, летят Леониды,
Горы и долы в вихре сраженья,
В котором вспыхнет жадное пламя,
А пламя будет сжигать планету
Вплоть до последнего оледененья.
Элиот повторяет некоторые идеи святого Иоанна Креста (Хуана де ла Крус), выдающегося испанского поэта XVI века, но они не выглядят ироническими цитатами и посторонними вкраплениями. Смесь превратилась в сплав:
О тьма, тьма, тьма. Все они уходят во тьму,
В пустоты меж звезд, в пустоты уходят пустые
Полководцы, банкиры, писатели,
Меценаты, сановники и правители,
Столпы общества, председатели комитетов,
Короли промышленности и подрядчики,
И меркнут Солнце, Луна и «Готский альманах»,
И «Биржевая газета», и «Справочник директоров»…
С одной стороны, это перегон лондонского метро. Но тут же – «Темная ночь души» («La Noche Oscura») Иоанна Креста.
– Тише, – сказал я душе, – пусть тьма снизойдет на тебя.
Это будет Господня тьма…
<…>
в метро, когда поезд стоит между станций,
И возникают догадки и медленно угасают,
И ты видишь, как опустошаются лица.
<…>
– Тише, – сказал я душе, – жди без надежды,
Ибо надеемся мы не на то, что нам следует; жди без любви,
Ибо любим мы тоже не то, что нам следует; есть еще вера,
Но вера, любовь и надежда всегда в ожидании.
Жди без мысли, ведь ты не созрел для мысли:
И тьма станет светом, а неподвижность ритмом.
Наивысшего напряжения – для «светского» читателя шокирующего – этот религиозный порыв достигает в четвертой части:
Распятый врач стальным ножом
Грозит гниющей части тела;
Мы состраданье узнаем
В кровоточащих пальцах, смело
Берущихся за тайное святое дело.
Оригинал не столь прямолинеен, как в переводе Сергеева. В подстрочном переводе:
Раненый хирург сгибает сталь,
Которой пробует пораженную часть[611];
Под его окровавленными руками мы ощущаем
Острое сочувствие искусства целителя,
Разрешаюшего загадку температурной кривой.
Элиот имеет в виду Христа, но выбор слов допускает более широкий круг ассоциаций, в том числе и вызванных начинающейся войной. В следующей строфе появляется умирающая медсестра. Для нее наше здоровье только в болезни, а забота – напоминать об адамовом проклятии.
Земля – больница, в основу которой положен капитал, оставленный разорившимся миллионером. Если все пойдет хорошо, мы умрем от отеческой заботы, которая нас преследует и мешает делать то, что хочется.
Снова подстрочник:
Холод поднимается от ступней к коленям,
Лихорадка поет в проводах сознания.
Если я [хочу] согреться, я должен замерзнуть
И трястись в холодном пламени чистилища,
Где огонь – это розы, а дым – шипы.
Капающая кровь – наше единственное питье,
А кровавая плоть – единственная пища,
И все же нам нравится думать,
Что мы сами состоим из здоровой, солидной плоти и крови,
И, несмотря на это, еще и называем страстную пятницу доброй[612].
Завершающая часть поэмы начинается с подведения итогов:
Итак, я на полпути, переживший двадцатилетие,
Пожалуй, загубленное двадцатилетие entre deux guerres.
Пытаюсь учиться словам и каждый раз
Начинаю сначала для неизведанной неудачи…
Слова о загубленном двадцатилетии парадоксальны. Тогда Элиотом были созданы почти все стихи, половина пьес и большая часть публицистики.
Но теперь это казалось уже не имеющим значения. Может быть, в связи с тем, что «Квартеты» действительно стали завершением и вершиной его поэтического творчества. Или потому, что он наконец осознал свое предназначение – быть поэтом Чистилища. То, что за ним, не предназначалось для поэзии.
…В моем конце – начало.
Это – последние слова Марии Стюарт («in my end is my beginning»).
6
«Ист-Коукер» был завершен в марте 1940 года и вышел в приложении к пасхальному номеру журнала «Нью Инглиш Уикли». Католическая Пасха в том году отмечалалась 24 марта. Еще продолжалась «странная война» – на фронте ничего не происходило.
Отдельное издание вышло в «Фейбере» в сентябре, после Дюнкерка и капитуляции Франции, в разгар воздушной битвы за Британию. От военной службы Элиот был освобожден, но летом пошел на курсы МПВО (Air Raid Protection) – он считал своим долгом участие в обороне. Во время летних и осенних налетов он регулярно выходил на ночные дежурства.
Еще в начале лета им было написано стихотворение «На защиту островов» («Defence of the Islands»). Странность его в том, что оно как бы написано в далеком будущем и говорит о мемориале защитникам Англии.
В октябре Элиот переселился в деревеньку Шэмли-Грин к юго-западу от Лондона, примерно в часе езды по железной дороге. Его пригласили к себе старая знакомая Хоуп Мирлис и ее мать, владевшие в Шэмли-Грин просторным домом.
Элиот настоял на том, чтобы быть платным постояльцем. В доме размещалось около 20 эвакуированных, в основном женщин и детей. Мужья, те, что не были мобилизованы, появлялись вечером в субботу и уезжали в воскресенье. Вспоминая американское детство, он читал эвакуированным «Сказки дядюшки Римуса» и свои стихи о кошках.
В «усадьбе» постоянно проживал (если не считать Элиота) только один мужчина – престарелый садовник Тёрнер. Он периодически слал заказные письма королевской семье по разным поводам и хранил уведомления о вручении. Кроме того, Тёрнер боялся мышей.
Почти каждую ночь группы немецких бомбардировщиков
