будто это ничего не значило.
— Потому что это было ничто.
— Это был почти миллион долларов.
Еще одно пожатие плечами.
— Когда ты бросаешь пенни в колодец желаний, ты скучаешь по нему?
Я фыркаю.
— Думаю, твоим родителям этого будет не хватать.
И тут меня охватывает новый ужас: спасение меня из автокатастрофы, в которую я попала по собственной вине, может навлечь на Адриана неприятности со своей семьей.
Мой желудок начинает делать сальто, но Адриан, кажется, обеспокоен гораздо меньше меня.
— Ты беспокоишься обо мне, милая? — Веселая улыбка изгибает уголки его рта.
— Конечно, да, — огрызаюсь я, поворачиваясь к нему лицом. — Ты должен был исправить то, что я вызвала, и если последует еще один ответный удар…
— Этого не будет, — уверяет он меня. — Если мои родители спросят, а я сомневаюсь, что они спросят, я проиграл пари одному из парней из команды по плаванию, и мне пришлось заплатить за новую яхту. — Он поднимает бровь. — И дело не в деньгах. Расскажи мне, что на самом деле происходит в твоей голове.
Я сглатываю.
— Я не хочу.
— Скажи мне. — Его ониксовые глаза встречаются с моими через зеркало, в них нет ни грамма веселья. — Или я вытяну это из тебя силой.
У меня перехватывает дыхание, и это не приступ страха скользит по моей спине — это предвкушение.
Как будто мне недостаточно выставлять напоказ свою порочность.
Мой взгляд опускается на пол, на те самые итальянские мокасины, которые сегодня утром чуть не размозжили трахею Йену.
— Со мной что-то не так, — говорю я ему. — Линия, которую переступила слишком рано. Моральный компас, который где-то по пути дал трещину, но есть это… — Я пытаюсь подобрать правильное слово. — Эта тьма во мне. Этот эгоизм. Этот… голод.
Я прислоняюсь к раковине, сжимая край так, что побелели костяшки пальцев.
— Может быть, это потому, что я всю жизнь питалась объедками. Их хватало только на то, чтобы набить желудок, но никогда не хватало, чтобы насытиться, — продолжаю я. — И некоторые люди — большинство людей — привыкают к объедкам. Они учатся готовить из них полноценное блюдо так, как я никогда не готовила. Но я всегда хочу большего, и я делала ужасные, ужасные вещи, чтобы получить больше. И раньше я думала, что Лайонсвуд утолит мой голод. Я думала, это будет моим ключом к светлому будущему вдали от Мобиля и моей матери, а все, что мне нужно было сделать, это разрушить одну жизнь. — Я качаю головой. — И, конечно, я чувствовала себя виноватой из-за этого, но мой инстинкт самосохранения всегда был намного сильнее моей совести. Ты и это знаешь. Я могла бы продолжать добиваться справедливости в связи со смертью Микки в ущерб себе, но я этого не сделала.
— Я держала рот на замке, потому что не хотела умирать, а в тот момент, когда я узнала, почему ты убил его, я начала держать рот на замке и по другим причинам.
Какая-то часть меня умирает от желания увидеть, вызвала ли моя правда у него такой же стыд, как и у меня, но я отказываюсь смотреть. Потому что, если я это сделаю, а это уже произошло, я не уверена, что смогу закончить. Я не уверена, что когда-нибудь снова смогу выразить словами эти чувства.
— Когда мы впервые увидели друг друга — на самом деле увидели друг друга — ты сказал, что тебе понравилась моя честность, что, оглядываясь назад, смешно только потому, что я лгунья. Я лгала декану Робинсу, я лгала своей матери, я лгала почти всем, кроме тебя. — Я делаю глубокий вдох. — И все же я боюсь , что если позволю тебе увидеть каждую темную, извращенную часть меня, ты захочешь сбежать. — Мои губы дрожат. — Может быть, после сегодняшнего утра ты уже так думаешь.
Эта тишина удушает.
Думаю, я чувствовала бы себя менее уязвимой, если бы сняла одежду и разгуливала голышом.
— Ты помнишь наш разговор в саду?
Услышав вопрос, я поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом. Его лицо нейтральное, плоское и удручающе непроницаемое.
— Конечно.
Он скрещивает руки на груди.
— Я же говорил тебе тогда, что не боялся уродства. Как ты думаешь, мой ответ изменился?
Я опускаю взгляд.
— Ну, я бы не стала винить тебя, если бы так и было.
К тому времени, как слова слетают с моих губ, он уже шагает ко мне.
— Этого не произошло. — Он приподнимает мой подбородок, так что я вынуждена выдерживать его взгляд, каким бы тяжелым он ни был. — На самом деле… — Его голос понижается мелодичным шепотом, который проникает под мою кожу. — Мне очень нравится твоя темнота.
У меня перехватывает дыхание, когда его большой палец касается моей верхней губы.
— Ты говоришь об этом как о слабости или каком-то недостатке, — говорит он, — Но твоя темнота делает тебя сильной. Это привело тебя в Лайонсвуд. И ко мне. — Его глаза напряженно блестят. — Как ты думаешь, нас бы так же тянуло друг к другу, если бы внутри тебя что-то не было сломано, милая? Ты прячешься не так хорошо, как думаешь. Я не всегда знал, что сломано, но я знал, что это есть. Я познал твою тьму. Более того… — Его хватка на моем лице усиливается, не до боли, а до осознания. — Меня это привлекает. Как мотылек на пламя. Этим утром я попробовал это. — Его взгляд скользит вниз, к моим губам. — И теперь я хочу все это. Я хочу утолить твой голод.
А потом он целует меня.
Мое тело словно наэлектризовано — как будто каждый нерв оживает в одно и то же время, чтобы закричать: Да. Да. Это то, чего я хочу.
Я обвиваю рукой его шею сзади, пытаясь притянуть его к себе, что приводит к впечатляющим последствиям, когда его руки скользят к изгибу моей задницы, и он поднимает меня на стойку одним легким движением, и все это не прерывая поцелуй.
Его губы мягкие и удивительно податливые на моих, и я предполагаю, что он позволяет мне взять инициативу в свои руки — только слишком поздно осознаю, что это не то, что происходит.
В тот момент, когда я пытаюсь пустить в ход язык, он наносит удар, используя мои приоткрытые губы, чтобы бесстыдно приоткрыть мой рот и исследовать каждый дюйм. Он безжалостен в этом, не оставляя нетронутой ни одной щели, и к тому времени, как он заканчивает, я понимаю, что теперь я самая податливая.
Подлая.
Тяжело дыша, я прислоняю голову к прохладному зеркалу, когда Адриан
