Какой короткой сделалась дорога, Которая казалась всех длинней.
Ахматова Если представить все события, последовавшие после завершения «Ашик-Кериба», в виде фильма, то возможный монтажный стык выглядел бы так…
Трубят победно в свои раковины Алид и Валид, крутится на их фоне земной шар, дальше — хроника: Параджанов на Венецианском фестивале, на фестивале в Мюнхене, Стамбуле, Нью-Йорке, Лиссабоне и т. д. и т. п.
Этого кинематографического счастья Параджанов долгие годы был лишен. И потому дальние страны стали его заветной, практически несбыточной мечтой. Эту мечту о дальних странах, о заветном Париже он много раз изобразил в своих рисунках, на одном из них изображена и Эйфелева башня, и колючая проволока, которая обступила его. Можно представить, как горько было для него вечное кружение по четырем городам: Москва, Киев, Ереван, Тбилиси. А ведь в душе он всегда был Одиссеем, рвался открывать дальние страны, новые острова. Моряк без моря, путешественник без путешествий…
И вдруг! Сахаров возвращается после горьковской ссылки, радио «Свобода» больше не глушат, а он — выездной, выездной, выездной!
Справедливости ради надо сказать, что этот заветный старт начался раньше. Сначала он вывез «Легенду о Сурамской крепости», но основные путешествия пришли позже. Первый раз он выехал за границу в феврале 1988 года на кинофестиваль в Роттердам. Снова была зима, снова где-то в снежной метели мчался на белом коне святой Саргис. Параджанов уже не был тем юношей в смешном тулупе и с набитой сумкой, впервые отправившимся открывать мир, но некоторые провинциальные привычки сохранил. Иначе чем объяснить, что он захватил с собой несколько больших головок овечьего сыра. Ехать со своим сыром в Голландию все равно что с самоваром в Тулу. Его сыр с ядреным густым запахом в Роттердаме успехом не пользовался. Зря тащил. Хотя, как сказать… Об этом своем путешествии он написал небольшую новеллу.
«Меня в мои 63 года по утрам будил либо должник, либо еще какой-либо ненужный мне человек. А сегодня меня разбудила городская ратуша. Били куранты… Я увидел окно… Оно ослепило меня… Я подумал: что это там творится?
Оказалось — чайки… Они прилетели к шикарному отелю „Хилтон“ и кружили вокруг моего окна с криком. Но криков я не слышал. Окна были закрыты!
Я видел, как они царапали стекло своими розовыми лапками, падали и взлетали… Что-то требовали… Сотни, тысячи чаек! Что за мистика? Почему у моего окна?
Я совсем забыл! Ведь это сыр! Сыр, который висит за моим окном! Четыре килограмма сыра не вмешал мой мини-бар, и я выставил его за окно.
Я привез дорогой кавказский сыр — угостить. Надо мной в Тбилиси все смеялись. Говорили: роттердамцы не кушают чужой сыр, они гордятся своим.
Но чайки налетели на мой сыр и жадно клевали и царапали лапками мешок, в котором он висел. Наш советский капроновый мешок — матерый, кондовый, не впускающий воздух и выпускающий воду, выдержал. Он оказался сильнее, чем капиталистические мешки, — птицы не смогли прорвать его своими клювами. Мешок победил. Для голландцев, наблюдающих за моей судьбой…
Если через несколько лет в Роттердаме кто-нибудь увидит чайку, штурмующую окно на шестом этаже „Хилтона“, это значит — или я молюсь за вас. Или я уже умер…»
Эта небольшая новелла позволяет еще раз вспомнить, насколько Параджанов был одарен и в литературном плане. И снова удивительное пророчество… Снова предчувствие ухода. Снова подтверждение тому, с каким настроением он в январе 1988 года начал работу над «Ашик-Керибом».
Роттердам остался в его памяти, как первая любовь. Первая дальняя страна… И позже, уже успев побывать во многих более красивых городах, чем этот портовый город, он на вопрос, какой город произвел на него наиболее сильное впечатление, удивлял своим ответом:
— Роттердам! Самый красивый город!
Как было объяснить журналистам на разных пресс-конференциях, что означал для него первый выезд за рубеж. Понять такое может только гариб. Именно об этой отверженности он снимал в тот год свой фильм.
