мне, что один проезжий бранится: я к нему. Показался ему счет велик. Он говорил мне, что о гостинниках давно идет слава, что они в стачке с грабителями ради дохода, но теперь он видит, что это сущая неправда и что гостинники сами почище любого грабителя; что-де у меня спишь в чужом поту, как в подливе, и ешь впроголодь, а как уезжать, оказывается, что в императорском дворце ночевал; что мы, чаятельно, кошели срезаем и тревожим могилы, чтоб не скучать от праздности, и другое прочее говорил, и едва не пустил руки в ход; насилу я его улестил. Вернулся я к тем, которые за столом: проезжий все говорил, а юноша внимательно его слушал. «Ты, поди, хотел бы себе такой славы? – спросил его проезжий. – Пойдем поглядим, что там осталось от этих чародейств». Они пошли; я, взявши фонарь, за ними. В храме было пусто; в углу валялся пучок лавра; ветер носил белые перья по полу; на алтаре забытое блюдо с каким-то каменным шаром. Юноша глядел на это с благоговейным любопытством. «Каких могучих демонов они тут вызывали, а?» – сказал проезжий и моргнул мне: давай-ка выйдем. Мы с ним вышли; долго он занимал меня несвязной болтовней; я ничего не понимал и уж хотел сказать, что меня хозяйство ждет, как он, схватив меня под руку, потащил обратно в храм. Юноша, в одной руке держа шар, другою поочередно касался начертанных на стене букв и знаков; губы его шевелились. «Вот оно что! – грозно сказал проезжий. – Я вижу, здесь совершаются противозаконные гадания; вот со мною свидетель твоих затей: не гадал ли ты об имени будущего императора? думаю, ты еще и вечерней порой переступал по могилам, и тому очевидцы найдутся; я служу галатскому наместнику, и именно по таким делам, как твое; пойдем-ка, дружок, со мною». Юноша хотел от него отбиться, но тот впился хуже клеща. До утра его заперли, а утром проезжий уехал с ним в Анкиру. Книга его осталась; навряд ли он за ней вернется.
Я выслушал его рассказ в унынии. Гермий начал мне говорить, что не все потеряно, что дело выслушают и рассудят, что невинность Флоренция окажется столь очевидною, что самых нечувствительных людей устыдит, и пр.; кабатчик ему поддакивал. Гермий купил у него книгу Флоренция и подарил мне. Поутру мы с ним расстались: Гермий пустился дальше в свои странствия, а я пошел в сторону Апамеи.
VII
По долгом путешествии, в котором ничего примечательного не случилось, я добрался до Дорилея. День я провел спокойно в гостинице, а на другой во мне узнали Филаммонова ученика. Начались расспросы; я отвечал, как умел. Добродушные граждане со мною горевали о моем наставнике, чье благодеяние не успели забыть. Наконец мне предложили почтить его наилучшим образом, показав, чему он меня научил. Я согласился держать перед ними речь. В назначенный день, привлеченные новостью, стекались толпы народа. Я глядел на шумное сборище с боязнью, какой давно не ощущал. Спросили, о чем я намерен говорить; я отвечал, пусть сами предложат предмет. Слушатели выбрали «Благодарный мертвец, явившись во сне своему благодетелю, указывает, где зарыт клад». Совладав с собою, я произнес речь от лица мертвеца, а потом и от лица благодетеля, представив все сомнения, какие приходят ему на сердце, и доводы, какими он себя уговаривает. Меня много хвалили, и думаю, некоторые искренне. На другой день ко мне в гостиницу пришли дорилейские магистраты, чтобы спросить, не захочу ли я остаться у них в городе, вступив в риторское училище помощником наставника, человека уже престарелого, чтобы со временем занять его место. Я просил их дать мне время, ибо это дело слишком важное, чтобы решать его без раздумий.
