было! И хрен с ним, с энтим выговором, – сказал старый воин, пряча заслуженные бутылки в противогазную сумку. – Зато мы им всем дали п..!
Свинарь Вася Двориков, по его настоятельной просьбе, был переведён в стартовую батарею седьмого дивизиона, откуда через год уволился в запас сержантом – командиром расчёта. Вальтера повысили до старшины, у нас тоже добавилось «лычек».
Но главной наградой было то, что нам всё-таки разрешили провести долгожданные стрельбы. Патронов и гранат выдали не жалея, так что все настрелялись вдоволь. Когда пропахший порохом взвод строем возвращался в гарнизон, каждый сделал для себя очень важный для молодого мужчины вывод: только собственная воля и труд могут помочь в этой жизни. А коллектив, объединённый одной идеей, – великая сила!
Однако наш триумф кончился вполне прозаично. Начальство, проанализировав ситуацию, дабы не портить общей картины, хозвзвод больше никогда в парадный расчёт включать не стало. Так что первый парад оказался для нас и последним. А через полгода Вальтер и половина взвода ушли в запас, оставив после себя только воспоминания о былой славе.
В конце восьмидесятых мы с Вальтером случайно встретились в аэропорту Домодедово. Подполковник внутренних войск Грапп направлялся в одну из очередных «горячих точек», куда-то на Кавказ.
Мы недолго посидели в кафе, вспомнили молодость и, разумеется, наш последний, тот самый осенний парад.
– А знаешь, такого чувства я больше никогда в жизни не испытывал, – сказал Вальтер. – Я как бы летел. И страшно, и весело было одновременно! А сейчас уже, брат, не то…
Я был с ним полностью согласен, больше мне так топать, слава богу, в жизни не пришлось – палуба бы не выдержала.
Настало время расставаться, и мы, пожав руки друг другу, разошлись. Я не выдержал и обернулся. Слегка поседевший, но со спины всё ещё по-юношески стройный офицер в идеально пригнанной шинели и аккуратной шапке чуть набекрень чётким шагом уходил в воинский зал. Совсем как тогда, пятнадцать лет назад, на том параде…
Последний караул
Щёлкнув предохранителями, мы привычно закинули автоматы за плечи и отправились заниматься обычным за два года рутинным делом – сменой часовых. Необычным было, пожалуй, только то, что этот караул был для нас последним: служба заканчивалась, настал долгожданный «дембель». Впереди была такая желанная и немного пугающая своей неизвестностью гражданская жизнь.
На следующий день должна была прибыть колонна с техникой и пополнением, нашей заменой, после чего одиннадцатый зенитно-ракетный дивизион снова станет полноценной боевой единицей и заступит на дежурство. А мы должны были отправиться в штаб бригады и уже оттуда эшелоном – домой.
Дело в том, что большинство офицеров и солдат дивизиона были отправлены в Египет, на защиту аэродромов Каира и Асуанской плотины (в то время шла очередная арабо-израильская война, и советские военные в ней активно участвовали). Часть техники отправили на ремонт, и в дивизионе остались только три офицера, старшина да два взвода солдат, половина из которых была «дедами». В задачу дивизиона входила имитация бурной деятельности на стационарной позиции, дабы супостаты ничего не заподозрили, чем мы с удовольствием и занимались, благо реально стрелять можно было только тремя боеготовыми ракетами.
А пока я с двумя караульными шёл по узкой тропинке между кустами менять посты.
Стояла бурная приморская весна, всё кругом цвело, зеленело и одуряюще пахло ландышами, которые в изобилии росли вокруг огневой позиции.
Весеннюю идиллию нарушал лишь разноголосый лай караульных собак: в дополнение к штатным кавказским овчаркам на позиции ошивались ещё штук пять приблудных дворняг, добросовестно отрабатывающих казённый паек.
Не найдя часового на привычном месте – возле позиции спаренного зенитного пулемёта, – мы уверенно направились к окопу второй пусковой установки.
Как и ожидалось, наш «дедушка»-часовой нёс службу там.
Худенькая тушка ефрейтора Шварцмана, слегка подрумяненная на майском солнышке, покоилась на массивной плите газоотража-теля, ничуть не смущаясь нависавшего над ней сопла стартового двигателя ракеты. Курчавая голова с большими оттопыренными ушами приподнялась от подсумка с магазинами, используемого в качестве подушки, и томный голос произнёс уставную, хотя и слегка запоздавшую фразу:
– Стой! Кто идёт? Пароль?
– Ты, Воца, совсем себя не бережёшь, – хныкающим старушечьим голосом дурашливо пропел в ответ ефрейтор Коля Анцупов, давясь от смеха. (О том, почему эти слова вызывали у солдат гарнизона смех, смотри рассказ «Страшная месть ефрейтора Шварцмана»).
Шварцман, моментально разозлившись, спрыгнул с пусковой и, потешно сжав маленькие кулачки, пошёл на нас. Вид разозлённого, полуголого и лопоухого Вовы, прущего как танк на трёх человек с автоматами, был настолько несуразен, что мы все буквально покатились со смеху.
– Ладно, Вова, кончай! – сказал рассудительный Стас Лимарчук. – Нечего тут выёживаться, мне уже заступать пора!
Прихватив с собой бурчащего Шварцмана, мы пошли менять второй пост, находившийся в автопарке, где стояли на консервации гусеничные артиллерийские тягачи, собранные со всей бригады. Некогда неплохие машины АТС-712 и АТС-59 сейчас представляли из себя кучу железного хлама, практически никуда не ездили, однако для приличия за ними числилось отделение водителей, с гордостью носивших на петлицах танкистские эмблемы и не снимавших танковых шлемов даже в туалете. К тому же эти машины вместе с водителями надо было ещё и охранять.
По дороге к парку мы застали троих наших хлопцев, выполнявших так называемый «дембельский аккорд» – копавших яму для нового солдатского нужника. За это командир дивизиона обещал отпустить их домой с первым эшелоном, и парни старались вовсю. Грубо сколоченная новенькая будка, выполненная без всяких архитектурных излишеств, уже стояла рядом.
Возле ямы сидел на корточках наш дивизионный старшина-прапорщик Иван Забияка и нудным голосом инструктировал ребят, как правильно держать лопату. Те вяло от него отругивались, впрочем, не выходя за рамки уставного приличия.
Надо сказать, что наш прапор был большим занудой. Маленького роста, с круглыми глазами навыкате и пышными «фельдфебельскими» усами, он был в дивизионе как бог Саваоф – «и всюду, и нигде». Были у него, однако, и вредные привычки. Утром, за полчаса до подъёма, он подкатывал к казарме на отчаянно тарахтящем мотоцикле, чем прерывал самые сладкие эротические солдатские сновидения. Поскольку на деликатные намёки о неуместности подобных деяний прапор не реагировал, пришлось солдатам однажды затащить его мотоцикл на крышу склада и потом имитировать его бурные поиски.
Старшина намёк понял, поэтому впоследствии глушил мотор за двести метров от казармы и толкал мотоцикл до самого входа.
Ещё он любил «заложить за галстук» и обожал ночью проверять посты. Причём война шла с переменным успехом: бдительные часовые частенько его обнаруживали и укладывали на землю, но иногда и прапор ловил уснувших
