Но я не позволил этому омрачить мою радость по поводу выхода Going Back. Этот альбом был очень личным, честным портретом 59-летнего артиста в молодости. Обложка говорила сама за себя: фотография, где мне двенадцать или тринадцать, на мне рубашка и галстук, и я сижу в нашей гостиной на Хансворт-роуд, 453, за своей ударной установкой.
Через два месяца после концертов, в сентябре 2010 года, вышел альбом Going Back. Мой восьмой сольный альбом занял первую строчку в Великобритании, став первым альбомом из нового материала со времен Both Sides (который вышел семнадцать лет назад), оказавшимся на вершине чарта. Коллинз вернулся! Но он не то чтобы так сильно хотел «возвращаться».
К сожалению, другой мир, частью которого, как мне казалось, я мог стать, не проявил ко мне особой милости. После «Тарзана» мне больше не поступало предложений от театров.
В общем, к концу 2010 года я начал думать, что мои лучшие дни уже остались позади. Моя сценическая карьера закончилась провальными выступлениями с альбомом Going Back. Но я был в состоянии это пережить. Почти что.
Я решил дать сцене последний шанс. Моя левая и правая руки все еще не работали слаженно, но я все равно, пусть и с осторожностью, вернулся на ринг. Меня попросили сыграть вместе с Эриком на гала-концерте Благотворительного фонда принца Чарльза в Лондоне, который запланировали на 17 ноября 2010 года. Я сомневался в том, был ли я готов. Но мы с Эриком сотрудничали уже много лет, не говоря уже о Благотворительном фонде принца Чарльза. Я не мог отказать им.
Но, как только я сел за ударную установку, я понял, что это было ошибкой. Мы сыграли только одну песню – Crossroads, – но этого было более чем достаточно. Я не чувствовал ритм. Я подумал: «Я больше никогда не буду играть на барабанах».
Такие дела. Я ушел из своей группы. Играть на барабанах я больше не мог. Мое светлое бродвейское будущее уже не выглядело таким светлым. Мой брак был разрушен – мне в третий раз не повезло. Моя девушка застряла в Нью-Йорке. Моя жизнь опустела.
Алкоголем.
Смирительная рубашка обязательна,
или Как я чуть не умер от алкоголизма
В моей жизни появилась дыра, пропасть: там, где раньше была работа, появилось время. Много времени. Прекратить работу, чтобы посвятить себя своим сыновьям, оказалось в итоге абсолютно бесполезной и губительной идеей. Это не просто сбило меня с ног. Это почти что убило меня.
Но не будем забегать вперед.
В начале 2006 года я сидел один в нью-йоркском отеле «Пенинсула» и работал над «Тарзаном». Я был абсолютно один в течение почти шести месяцев. Орианна уехала вместе с мальчиками обратно в Швейцарию. Я ездил домой, но делал это недостаточно часто.
Если я не разговаривал с мальчиками каждый день, я начинал нервничать. Я беспокоился: «Господи, что же они думают сейчас обо мне?» Но, конечно же, из них и слова нельзя было вытащить, когда мы все-таки разговаривали.
«Как дела в школе?»
«Нормально».
Старшие дети тоже хотели, чтобы я разговаривал с ними. «Папа, я знаю, что я почти уже взрослый человек, – однажды сказала мне Лили, – но мне все равно нужно, чтобы ты говорил, что любишь меня».
Почему я не поехал домой? Хороший вопрос. Думаю, я был настолько, черт побери, занят, что ничего не замечал вокруг себя. Поэтому мы не без причин бесконечно ругались с Орианной по телефону.
Во время следующей моей поездки в Швейцарию я вышел из зала суда в Ньоне уже не женатым. Я сразу же подумал тогда: «Боже. Николас сейчас на учебе, а Мэттью – в яслях, и они даже не подозревают, что сейчас их жизнь изменится». Я не мог избавиться от этих мыслей. Нику было четыре; он знал, что мама с папой немного ругались. Но на этом все.
Я чувствовал себя ужасно. Но что я мог сделать? Я был сбитым с толку, отчаявшимся разведенным мужчиной, у которого в третий раз отобрали детей. Я с головой погрузился в диснеевский проект и не вылезал из бара «Централь» на 46-й улице, недалеко от театра «Ричард Роджерс». Это был бар, в котором проводило время множество работников театров – место нужно было себе бронировать заранее. Но у нашего продюсера и директора диснеевского театра Тома Шумахера всегда был свой столик. Итак, каждое утро я шел от своего отеля к театру «Ричард Роджерс», а каждый вечер – в бар Central.
Я также постоянно заглядывал в свой мини-бар, выпивая еще пару-тройку стаканчиков перед сном. Часто я встречался с работником отеля, наполнявшим мини-бар напитками. Он сказал мне: «Да вы настоящий любитель водки!» Не совсем так. На тот момент мне нравился любой алкоголь, нравилось все, что могло приглушить боль. Сначала в дело шли только маленькие бутылки, потом я начал выпивать все больше и больше, а затем мини-бар оказывался пуст. Хотя я не трогал скотч. Я не пил абсолютно все. Я испытывал жажду, но не настолько. Пока не настолько.
Но когда ты пьешь прямо из горлышка бутылки, стоя у холодильника, это становится опасным. Зачем пачкать стакан? Я ничего не смешивал. По крайней мере, тогда я не покупал алкоголь в магазине. Я начал это делать позже, когда жил в своей квартире в Нью-Йорке.
Те выходные, когда мне не нужно было идти на работу, я называл – в честь великолепного фильма Билли Уайлдера 1945 года – потерянным уик-эндом. Я пил, спал и ждал, когда мини-бар снова наполнят. Даже в рабочие дни я иногда выпивал перед репетициями. Яйцо-пашот и водка, прямо из горлышка бутылки, в 10 утра.
Уточню: я никогда не пил во время работы. Я профессионал, поэтому я не выпивал ни капли во время работы. И это значило, что я пил с еще большим усердием после работы и в выходные.
Пугающим было то, что я стал привыкать к алкоголю, то есть я больше не пьянел от водки. Сколько же мне нужно было выпить, чтобы хоть что-то почувствовать? Никто не знал, даже Дэнни Гиллен, который все еще был рядом со мной, заботился обо мне и пытался вытащить из запоя.
Дэнни делал все, что мог: «Ты уверен, что тебе нужна еще бутылка?» Но он мог что-то предпринять, только когда видел, что я пил. Проблемой было то, что я делал это один. Робин Уильямс говорил то же самое о том периоде, когда сидел на кокаине. Он не считал, что должен разделять наркотики с кем-то – он шел домой и употреблял в одиночку. Я делал то же самое с алкоголем.
Некоторые люди чувствуют себя плохо, когда пьют, становятся агрессивными, раздражительными. Но не я. Я просто становился счастливым. Но это ничего не меняло: глубоко в душе я плакал. Люди были правы: я действительно заливал свою печаль. Я не чувствовал себя лучше благодаря выпивке. Но с ее помощью я мог заснуть. А когда я спал, я не думал. Именно поэтому я так и проводил свои потерянные выходные. Я пил, и это выключало меня на сорок восемь часов – до тех пор пока не нужно было возвращаться к спасительной работе. Я заполнял пустоту в своей голове и дыру в своей жизни алкоголем.
