– Брось, – говорит Нина. – Не мучь себя. И меня не мучай. Брось. Мы с тобой уже… почти родственники. Во всяком случае, ты мне небезразлична.
Для Нины это почти признание. Но что оно Любе? У нее семья, работа; у нее Роберт, литература. Она пишет, когда ест, когда спит; пишет, когда ходит по улицам и ведет машину. Вот оно то, что изменилось в ней за эти несколько дней, – она пишет. И это не процесс написания слов – это состояние души, отпечатывающийся на сетчатке глаз мир, чужие разговоры, пробуждающие отзвук. Резонанс с миром.
– Да нет, – возражает ей Люба. – Ты пока просто не желаешь услышать меня. Войди в тему – мне это важно понять. Роль женщины. Почему всегда женщина – жертва. Почему женщина такая… плоская…
– Ну, ты даешь! Ты совсем не плоская, очень даже… округлая и… выпуклая.
– Я не о том. Я о мире. Или о том, как мы себя воспринимаем. Или мужчины тоже так воспринимают себя – в контексте своей роли в мире?
– Ты о чем? У тебя уже навязчивая идея.
– Не следует убегать от своих навязчивых идей, их надо полностью принимать и затем использовать по максимуму. Особенно дамам пишущим.
– Я уже не понимаю тебя.
– Ха! Люди говорят не для того, чтобы поделиться мыслями. Они говорят, чтобы мысли эти скрыть.
– Люба, я за тебя уже просто боюсь.
10
В карьере писательницы L было много разных эпизодов, которые ей хотелось забыть. В карьере и в личной жизни. Короткий, но бурный сексуальный опыт, порой позорный и унизительный, и связанные с ним любовные истории хотелось забыть. Наверное, потому, что каждый раз это была какая-то роль, которую ей приходилось играть. А может, это каким-то образом было связано с женской анатомией? – спрашивала себя Люба. В конце концов, мужчина видит себя. А женщина?.. Загадка женщины, ее укрытая от посторонних глаз мистификация. Женщина не видит себя – она ощущает себя. Поэтому каждый новый мужчина, ребенок, работа – это новая роль, новая женщина, новое воплощение.
Был короткий период, когда она работала в конторе, изготавливающей памятники для надгробий. Приезжая по утрам в деревянный домик на VFW Parkway, пытаясь расчистить вечную, неистребимую пыль, въевшуюся в стены, пол, столы, компьютеры, бухгалтерские книги, она много думала о своей роли женщины, матери, жены, работницы, приносящей доход в семейный бюджет. Роль подсобной работницы, на которую падал дополнительный груз в минуты семейных перегрузок и перемен. Почему-то статуи за грязным стеклом и гранитные надгробия наводили начитанную L на литературно-философский образ мыслей. В голову приходили Эмма Бовари, Анна Каренина и булгаковская Маргарита. С кого именно надо было брать пример? Ну не с Зои же Космодемьянской.
– Подавляющее большинство литературных примеров женщин, с которыми мы можем себя сравнивать, описаны мужчинами, – сказала, продолжая разговор, Люба.
– Хорошая мысль, – отозвалась Нина. – Тебя однополый секс натолкнул на подобные размышления?
– Ты подумай, если бы мы создавали такой образ, что бы мы с тобой написали? Все их проблемы какие-то упрощенные, с моей точки зрения. Единственная полнокровная женщина в истории литературы – это Джейн Эйр.
– Ты даешь, мать! Это ж викторианская тетка, по самую макушку набитая мистикой и религией.
– И что? Мужчина не способен написать о женщине так, как он описал бы мужчину. Сплошная жалость, неприятие, неполноценность и непонимание.
– Ты теперь феминистка?
– Нет. Я была феминисткой. Когда меня в юности клали на гинекологическое кресло, засовывали мне в… ну ты понимаешь… – Любе трудно произнести это лаконичное слово, – засовывали мне внутрь холодный расширитель – туда, в самое нутро. Здесь, по крайней мере, его подогревают теплой водичкой, предупреждают и заранее извиняются за дискомфорт. Тогда я, да, была феминисткой, но об этом не знала. А теперь уже нет, теперь я не феминистка.
– И теперь ты сможешь описать женщину?
– Не знаю. Я смогу, может быть, описать себя. Все эти женщины моей юности – в них чего-то не хватало. Моей матери чего-то не хватало. Счастья, добра. Они распадались на куски. Или были двумерными. Как и те литературные героини, которые были придуманы мужчинами.
– Каренина – двумерная?
– Конечно. Она ведь не женщина, она – идея Толстого о женщине.
– Хорошо. А вся женская викторианская литература?
– Кто? Джейн Остен или Джордж Элиот? Картинки с выставки, богини домашнего очага, хитренькие и милые дамы с богатым внутренним миром? Одна и та же тема – поменять устройство мира. Благородные искательницы самореализации. Надо сказать, мы с тобой от них не так уж далеко ушли. При этом, такая убийственная любовь к семье и домашнему укладу, который они якобы мечтают сломать.
