Гиммлера. Гесс сердито рассматривал кофейный осадок на дне чашки; Лей просто опустил глаза. От фюрера ждали «интуитивного решения» — он это понимал. Но у него сейчас никак не получалось вслушаться в себя — мешало раздражение. Могли бы и высказаться, соратники! Тешат себя логическими упражнениями, а как принимать на себя ответственность, так прячут глаза.
Раздражение чудесным образом сняла Берта. Она забежала в кабинет, поглядела на хозяина, не услышала приказа убираться, деловито расположилась между креслами Гитлера и Гесса и, едва только фюрер опустил руку, тотчас подсунула под нее свою большую мягкую голову. Гитлер нагнулся, стал что-то шептать собаке. Она внимательно слушала, склонив голову набок и опустив одно ухо, и вдруг ответила ему негромкой руладой.
— Переведи, пожалуйста, — попросил Гитлер Рудольфа.
— Похоже, что-то вроде «я тебя так люблю, что заранее со всем согласна».
— Что ж, естественная собачья реакция!
На этот раз Гиммлер струхнул и спрятал глаза, а Гесс и Лей прямо посмотрели на фюрера. «Вот вам!» — ответил его взгляд.
— На какое число назначен суд во Франкфурте? — спросил Гитлер Лея. — Вам уже сообщили?
— Да. На одиннадцатое марта.
— Почему они тянут? Нужно послать туда Штрайхера.
— Я убежден, что время работает на нас, — твердо отвечал Роберт. — Как в этом случае, так и в том, о котором вы только что говорили.
Гитлер чуть заметно кивнул. Мнение отлично осведомленного, привыкшего к анализу Лея было очень важно для него.
Снегопад так плотно занавесил окна, что впору было зажечь свет. Но Рудольф видел состояние Лея. Тот почти не поднимал глаз из-за головной боли и, видимо, крепился из последних сил. Гесс незаметно кивнул на него Адольфу.
— Пожалуй, все же прогуляюсь с Бертой, — заявил тот. — Чувствую потребность поразмышлять.
— В столь чуждой стихии? — улыбнулся Гесс.
Гитлер тоже улыбнулся — молча. Поднявшись, он попрощался с Гиммлером и Леем. Пожимая руку последнего, слегка задержал ее.
— Отправляйтесь в отпуск, Роберт, и немедленно. А время пусть поработает еще месяц-полтора.
Гесс проводил Адольфа с Бертой и вернулся в кабинет, где Гиммлер ждал его, чтобы откланяться.
— Что ж, фюрер достаточно ясно высказался, вы не находите, Генрих? Таким образом, стратегия определена.
Гиммлер кивнул.
Когда Рудольф во второй раз возвратился в кабинет, Лей все еще стоял, опершись обеими руками о подоконник, спиной к дверям.
— Ну давай выскажись, — предложил он. — Сразу легче станет.
— Ты бы лег, — отвечал Гесс.
— Ты вел себя просто чудовищно! Фюреру трудно. Ему приходится ежедневно решать десятки задач, а ты без конца усложняешь условия.
— Роберт, я сегодня не стану вступать с тобой ни в какую полемику, — отвечал Гесс. — И высказываться я тоже не намерен. Я очень прошу тебя лечь в постель. Поверь, этой ночи нам всем хватило.
Лей резко обернулся.
— Довольно рассказывать мне сказки о какой-то там фантастической ночи! Надоело! Или ты сам объяснишь мне, что случилось, или я спрошу других.
— Роберт, успокойся! Мы поговорим завтра.
— Завтра я уезжаю в отпуск. А сегодня хочу знать!
— Да нечего тут знать. Просто тебе было очень плохо — лихорадка, бред…
— Что я говорил?
— Да бормотал что-то.
— Жду ровно минуту!
— Можешь не ждать. Со мной объяснения у тебя не будет.
В квартире царила тишина. Роберт постучал в комнату Греты и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь. Маргарита причесывалась у туалетного столика и вздрогнула от неожиданности, увидев его. На ней были открытая блузка и короткая юбка. Рядом сидела Ангелика, положив подбородок на руки. Она тут же вскочила и попыталась прошмыгнуть в дверь, но Роберт бесцеремонно удержал ее за руку, как запасной вариант.
— Грета, что произошло этой ночью? Что я говорил? Я хочу знать.
У нее на лице проступило замешательство, потом испуг.
— Ты должна мне сказать!
— Отпусти Ангелику…
Он разжал пальцы. Маргарита подошла к нему и прижалась щекой к груди, как она это уже делала однажды. Оба не заметили, как перешли на «ты».
— Успокойся. Ничего плохого не было. Ты все рассказал Рудольфу о Гели и Вальтере. Как если бы это было в полном сознании. Так же честно.
Он взял ее за плечи и посмотрел в глаза.
— Я рассказал… именно ему?
— Да.
— Ты присутствовала при этом?
— Вначале, минут десять, потом вы остались одни.
— Но я ничего не помню.
— Брандт сказал, что так случается, если что-то очень мучает…
— Он сказал, что я истерик, сумасшедший?
— Нет! Он сказал, что у тебя сильная воля и ты со всем справишься сам.
— Грета…
У нее похолодело в животе от страха услышать то, что он скажет дальше.
— Грета, я хотел уехать с тобой. Но такой, как сейчас, я не только для тебя, я сам для себя опасен. Брандт прав: или я справлюсь сам, или… не стоит обо мне и жалеть.
— Ты снова хочешь уйти от меня? — В ее голосе звучали слезы. — Почему ты все время уходишь? Я тебе не нужна?
Он покачал головой.
— Во мне давно уже душат друг друга два человека, и ты нужна обоим. Но одному из них я тебя не отдам. А другой слаб и жалок. Он истерик, трус, лгун… Он комедиант и все время берется за чужие роли. Этой ночью он, возможно, потерял друга.
«А я? При чем здесь я! — молили ее глаза. — Ведь я с тобой».
Он, наклонившись, поцеловал ее руку, и холод внутри превратился в жар. Только когда он вышел, не сказав больше ни слова, она вдруг вспомнила его последнюю фразу и опять вся похолодела. Руди… Добрый, все понимающий, такой же мягкий, как их мать, такой же податливый, милый Руди… нет, он не мог оттолкнуть Роберта. За что?
В комнату неслышно вошла Ангелика. Она остановилась у двери, там, где только что стоял Роберт, и прислонилась к стене.
— Гели, я, кажется, начинаю ненавидеть… одного человека, — почти беззвучно произнесла Маргарита, но Ангелика все услышала и поняла.
— А я его давно ненавижу, — спокойно отвечала она. — Только никому не могла в этом признаться. Тебе — первой.
Они посмотрели друг на друга и обе отвели глаза.
Время, по-видимому, не любит работать вхолостую. Уже в первые дни весны Гиммлер получил подробные сведения о том, что в некоторых тренировочных лагерях СА, расположенных под Берлином, проводятся энергичные учения и, по сути, введен чрезвычайный режим. Берлинский контингент также постоянно наращивался — под разными предлогами. Гиммлер имел конфиденциальную беседу с начальником штаба СА Эрнстом Ремом и раскрыл ему часть карт; тот приказал немедленно поставить в известность фюрера. Рейхсфюрера же напутствовал дружеским шлепком пониже спины и словами: «Действуй, Хайни!»
И Гиммлер действовал. Единственное, что отвлекало его и было «головной болью», — это любимец фюрера и
