подносом в руках. Студенты выглядели расслабленными, свободными и довольными. Сразу было видно влюбленные парочки. Я совру, если скажу, что не позавидовала им. Было приятно находиться в такой веселой атмосфере, но как бы я ни пыталась отвлечься, при всяком воспоминании о Максе на душе было тяжело, мне становилось не по себе. Так прошел тот день.
На следующий день мне позвонила дежурная по этажу Барбара и сообщила, что профессор меня зовет. Я тут же прибежала и, как только вошла в палату, поняла, что он не сердится. Не могу описать, с какой теплотой и расположением он на меня смотрел. Взяв мои руки в свои, он поблагодарил и сказал, как тронут тем, что я проделала такой путь, так потрудилась, чтобы разыскать дорогие для него воспоминания и привезти их аж в Бостон. Он сказал, что «Серенада» и место упокоения Нади в каком-то смысле вернули его молодость. Он был очень рад, очень.
– Когда я вас встретил, то не мог представить, что вы сыграете в моей жизни такую большую роль.
Я с облегчением выдохнула. Теперь я была уверена, что не разозлила и не обидела его.
Затем он сказал мне нечто удивительное. Раз я так ему помогла, стала хранительницей его самых больших секретов, у него будет ко мне последняя и очень большая просьба.
– Я много думал, спрашивал себя, уместно ли взваливать на вас такую ответственность. Но решил в любом случае спросить. Ваше право отказаться. Если вы скажете нет, я ни в коем случае не стану обижаться, я вас пойму.
Было видно, что он мучается, разрывается на части и не решается сказать.
– Макс, вы знаете, что я для вас все сделаю. Пожалуйста, говорите, не стесняйтесь.
Он сказал, и я замерла на месте. Отказаться было невозможно, но задание было очень трудное.
Тут вошли врачи, и мне пришлось выйти в коридор. Я спустилась в кафе на первом этаже и за чашкой латте стала мрачно размышлять, что же мне делать.
После обеда мне не удалось увидеть Макса. Я спросила у Барбары про его состояние, она ничего не ответила, но по выражению лица и безнадежности во взгляде я все поняла. Оставалось совсем немного. Поэтому у меня так мало получалось его видеть. Чтобы облегчить боли, теперь бо́льшую часть времени его погружали в сон.
На следующий день я хотела его навестить, но не смогла. Как и через день. На третий день я позвонила Барбаре:
– Можно его увидеть?
– Боюсь, вы больше не сможете его увидеть. Мы потеряли его под утро. Мне очень жаль.
Хотя я понимала ситуацию, меня словно обухом ударили по голове, я растерялась. Хотелось спросить: «Вы уверены?», но, осознав всю нелепость этого вопроса, я промолчала.
Я легла на кровать, закрыла глаза и вспомнила все наше время вместе, с самой первой встречи и до сегодняшнего дня. Иногда я улыбалась, иногда меня охватывала печаль.
На следующий день позвонила Нэнси и сказала, что нам нужно встретиться. Я пригласила ее в отель, и она пришла вечером после рабочего дня, неся большой пакет.
По голосу я думала, что она молодая женщина, а она оказалась светловолосой дамой за пятьдесят. В полутемном баре отеля мы выпили по стакану скотча, я со льдом, она – без. Пили мы за Макса. Мы немного поговорили о нем и о похоронах, которые должны были состояться через два дня. Перед уходом Нэнси протянула мне большой пакет:
– Профессор просил передать это вам.
Я удивилась, и когда попыталась открыть его, она протянула руку, остановив меня. Проводив Нэнси, я поднялась в номер и с любопытством открыла пакет. Там оказался футляр: в руках я держала скрипку, которая дважды побывала в Стамбуле и которую попытался украсть Сулейман.
В футляр профессор положил собственноручно подписанный конверт. Я удивилась, увидев имя «Керем Балтаджи». Конверт был не заклеен, и я достала письмо. Оно начиналось словами Dear Kerem[122]. Профессор писал, как рад был познакомиться с Керемом и как приятно подарить ему эту скрипку, которая была у него восемьдесят лет. И добавил, что очень обрадуется, если «такой, очевидно очень талантливый, молодой человек» научится на ней играть и подарит инструменту новую жизнь. Письмо он подписал по-турецки:
Самый главный агент
Макс
Дочитав письмо, я то ли всхлипнула, то ли засмеялась, сама не знаю:
– Ах, Макс! Ах, милый Макс!
* * *
Снова вернемся в настоящее. Сейчас, когда я печатаю эти строки напротив перечного дерева, мои уши пронзают доносящиеся из дома визги скрипки, как доказательство пыток, которым Керем подвергает инструмент Макса.
В Бодруме, где мы проводим летние каникулы, для него нашелся преподаватель. Это нидерландка, вышедшая замуж за местного моряка. На самом деле Керему очень повезло. У него и прекрасная антикварная скрипка, и очень хорошая учительница из Нидерландов.
К тому же письмо Макса подарило ему уверенность в себе, которую ни я, ни его отец не смогли бы ему передать, несмотря на все старания. С момента, как он получил письмо и подарок, он стал двигаться и смотреть по-другому. Подарок «самого главного агента» открыл перед ним новый путь в жизни. Он сказал, что хочет учиться в школе искусств, и начал упражняться днем и ночью, доводя до исступления домашних и соседей.
* * *
Вернемся в Бостон. Два дня спустя я участвовала в траурной церемонии сначала в университете, затем в крематории. В лекционном зале университета прозвучали прекрасные речи о Максе. Друзья говорили о его вкладе в науку и о личных качествах, делились воспоминаниями.
В программу вписали и меня. Рядом с моим именем было написано «Стамбульский университет». Макс так и не узнал, что меня оттуда выгнали. Я поднялась к микрофону.
– Здесь говорили близкие друзья профессора, уважаемые ученые. Я ничего не могу добавить к их словам, – начала я. Эту речь я написала накануне вечером в отеле.
– Если вы простите мой ломаный английский, я хотела бы коротко рассказать о годах, которые он провел в Стамбуле. Дорогой профессор несколько месяцев назад снова посетил город, где он жил с 1939 по 1941-й, и этот визит подарил мне возможность познакомиться с этим удивительным человеком. Я узнала не только о профессоре Вагнере, но и о трудах ученых, которые бежали из нацистской Германии и работали в Стамбульском университете.
Слова, произнесенные в полной тишине, звучали как особо значимые. Может быть, по этой причине я почувствовала, как мой голос слегка дрожит. Не придав этому значения, я продолжила:
– В лекции, которую профессор прочитал в нашем университете, а также в наших личных беседах профессор Вагнер затронул очень важную тему. К
