Пальнем-ка пулей в Святую Русь — В кондовую, В избяную, В толстозадую!
— т. е. в ту самую, олицетворением которой и являлся храпящий на «перинах пуховых» мужик-купец из стихотворения 1914 года.
Нет, не была и такая Россия Блоку «дороже всех краев». В тех, которые «дороже всех краев», пулями не палят. Другая (какая только? Вероятно, существовавшая в сознании Блока в качестве мечты о будущем), конечно, была. А эта — нет.
В симпатии Гумилева к изображаемому им миру нет ничего болезненного, хотя — и это нужно подчеркнуть особо — это тот же самый мир, населенный теми же самыми героями, один из которых выведен в стихотворении Блока. По крайней мере, в том, что гумилевские «мужики, цыгане, прохожие», населяющие «Городок», не грешат приблизительно теми же грехами, что и блоковский герой, утверждать не возьмется ни один из тех, кто хоть раз столкнулся с российским житьем-бытьем. О мире других стран, каковые Блоком отметались в приступе любви к «такой России», умолчим (хотя, вероятно, известные проблемы подобного рода есть — на свой, конечно, манер — и там). Но за наших «мужиков, цыган и прохожих» — отвечаем без колебаний. Грешны. Хотя относительно того, что грешны бесстыдно и беспробудно, — большой вопрос.
Все дело в том, что и блоковский герой, насколько можно судить из самого же текста стихотворения, грешит именно стыдно и пробудно. Понять это можно из того, что, проснувшись «с головой от хмеля тяжкой», он совершает нелогичный с точки зрения «бесстыдного и беспробудного» грешника поступок — идет в храм. Пребывание в храме (полтора-два часа на ногах, фактически без движения) физически тяжело для человека в состоянии похмелья. Гораздо естественнее для «беспробудного» мерзавца, слушающего только позывы грубой плоти, пойти с утра в кабак и… не возобновлять «счет часам и дням», или, по крайней мере, так и лежать на «перинах пуховых» с холодным полотенцем на «голове от хмеля тяжкой». Между тем блоковский герой хочет
Пройти
сторонкой в Божий храм
— т. е., несомненно, стыдится своего неудобоприемлемого для участия в богослужении вида. Какое же тут «беспробудное бесстыдство»? Напротив, если судить о ситуации, нарисованной Блоком объективно, то речь идет здесь как раз о таком моменте во внутренней жизни человека, который именуется в православном лексиконе пробуждением души от сна, духовным восстанием — «Душа моя, душа моя! Восстань, что ты спишь?., конец приближается и ты смутишься. Итак, трезвись же, дабы тебя пощадил везде сущий и всё исполняющий Христос Бог» (Канон великий, творение святого Андрея Критского. СПб., 1996. С. 31, русский перевод). Герой Блока и переживает такой момент «пробуждения», идет в храм, кается, умиляется, прикладывается к образам, жертвует «грошик медный» — затем, по пришествии домой, вновь погружается в жизненную суету, душа его «засыпает» ранее, нежели засыпает он сам, он вновь грешит… с тем, чтобы вновь, в какой то момент очнуться, ужаснуться, «сторонкой» пробраться в храм и т. д. То же, вне всякого сомнения, происходит и с героями «Городка». Блока это ужасает. Гумилев считает это «настоящей жизнью».
