«Когда пчел становится слишком много, и улей не может их прокормить, старая царица с частью колонии покидает его, чтобы основать новый улей – явление, известное как роение. Прежде чем навсегда покинуть родной улей, все пчелы запасаются нектаром – кроме царицы, которой нужно быть легкой, чтобы лететь».
Из «Дневника пчеловода» Неда БладвортаДжорджия
Я полулежала в шезлонге на веранде, Джеймс сидел на ступеньках передо мной. Мейси, скрестив руки на груди, молча смотрела на залив. Я хотела спросить, о чем она думает. О том, как спасла мою жизнь, чуть не лишившись при этом собственной? И не жалеет ли, что пошла на такой риск ради меня? Но не спросила. Не была уверена, что хочу услышать ответ.
Ветерок с залива принес аромат соленой воды и едва уловимый привкус горелого. Мы все посмотрели на пасеку, опоясанную теперь желтой полицейской лентой. Уцелевшие ульи были задрапированы черной тканью. Я предположила, что это сделал Лайл по традиции пчеловодов – так пчелам сообщают о смерти хозяина. Мало осталось пчел. Те, что не погибли в пожаре, улетели в неизвестную даль.
На пристани виднелась одинокая фигура в кресле-каталке. Голова Берди склонилась над дедушкиным дневником – его первым томом, начатым, когда Нед был подростком, и оконченным в 1953 году. На последней странице изящным женским почерком, знакомым только тем, кто знал нашу бабушку, было написано письмо, адресованное Берди.
Дневник шестьдесят два года пролежал в том самом улье в заднем ряду пасеки, который никогда не передвигали. Лайл нашел его рядом с дедушкиным телом после того, как потушили пожар. Хотя коронер сказал, что дедушка умер от сердечного приступа, все мы знали, что его сердце просто разбилось, пока он до последнего защищал память о женщине, которую любил.
– Ты показала ей фотографию? – спросил Джеймс.
Я помотала головой и сразу об этом пожалела. Голова все еще болела, а под повязкой кожа чесалась так сильно, что я не могла спать. Я помнила, бабушка говорила – если рана чешется, значит, заживает. Если бы она была еще жива, я спросила бы у нее, когда заживет скорбь. Я знаю, у нее бы нашелся ответ.
И все же трудно объединить в голове образ любящей женщины, которую я знала, с образом человека, способного на убийство.
– Нет пока, – ответила я Джеймсу, глядя в его теплые голубые глаза.
Хорошо, что он не уехал. Пока я лежала в больнице, пока мы с Мейси все еще пытались осмыслить произошедшее, Джеймс, Лайл и Марлен вместе организовали похороны дедушки, расчистили пасеку и переоборудовали дедушкин кабинет в спальню для Берди, когда она вернулась из больницы. Джеймс сказал, что Кэролайн много помогала им по телефону и даже грозилась, что приедет сама и наведет тут порядок. Но я знала, что основную часть работы он взял на себя.
Я испытывала к нему нечто большее, чем просто благодарность. Может, это началось в тот самый вечер на пристани, когда он осмелился высказать мне правду обо мне самой. Или когда сказал мне, что я не обыкновенная. Или, может, когда приехал в Апалачиколу с единственным желанием – помочь. И помог. Я улыбнулась ему, не в силах выразить свои мысли словами. Хотя мы оба знали, что слова не нужны.
Подобрав с пола сложенный лист бумаги и свой телефон, я встала и немного подождала, когда пройдет головокружение.
– Пожалуй, это можно сделать и сейчас.
На полпути к пристани меня догнала Мейси.
– Она и моя мать тоже.
Я кивнула, не глядя на нее. Между нами все еще оставалось много неулаженных вопросов. Но, как и в детстве, когда мы играли в «палочки и шарики», каждая из нас боялась вытащить палочку первой и рассыпать шарики, нарушив хрупкое равновесие, за которое мы так долго цеплялись.
– Берди?
Мать обернулась к нам и улыбнулась. Несмотря на то, через что мы все прошли, она все еще выглядела как Грейс Келли – если не обращать внимания на гипс. По ее лицу, почти без морщин, разлилось умиротворение, карие глаза ясны и полностью сосредоточены на нас. Так необычно, будто мы увидели нашу мать впервые. А может быть, в некотором роде так оно и было.
Мы обе поцеловали Берди в щеку и поставили два пляжных стула рядом ее креслом-каталкой.
– Как ты себя чувствуешь? – заботливо спросила Мейси.
– Хорошо, если не считать сломанной ноги.
Мы с Мейси переглянулись: неужели наша мать только что пошутила?
– Я хотела показать тебе кое-что, – сказала я, разворачивая сложенный вдвое листок. – Кэролайн, сестра Джеймса, прислала это по электронной почте, и Мейси распечатала, чтобы мы могли получше рассмотреть.
