Георгий Егоров
Аномалия, рожденная смертью
Глава 1
Перезагрузка на краю карты
Это произошло на севере. Не просто севере — том самом, бескрайнем, где тайга уходит за горизонт, а зимы длятся полгода. В одном из затерянных районов, среди деревянных домов, туманных дорог и запаха хвои, в неприметный день в местном роддоме на свет появился мальчик. Крупный, крепкий, будто заранее готовый к суровой жизни. Назвали его Фёдором — без долгих споров, просто и по-русски.
С детства Федя был особенным. Не в плане характера — нет, обычный мальчишка: бегал, играл, вляпывался в драки. Но отличался — размерами. В детском саду его невозможно было не заметить: рослый, тяжёлый, плотный, будто собранный из кирпичей. На общем фоне детсадовской группы он выглядел, как трактор на парковке легковушек.
В школе дела шли ровно. Учился без блеска, но и не отставал. На уроках сидел молча, отвечал по минимуму, но с математикой дружил, как с хорошим ножом — надёжно. За школой, как водится, начались драки. То из-за девчонок, то просто так, ради проверки — кто кого. Отец частенько водил с ним разговоры под аккомпанемент ремня, но это Федю не останавливало. В каждом бою он чувствовал вкус победы. В шестнадцать он выглядел так, будто отслужил в армии — широкие плечи, тяжёлые кулаки и спокойный взгляд.
Шли лихие девяностые. Все вокруг сходили с ума по боевым искусствам — карате, тхэквондо, ушу. Мода на кимоно и резиновые нунчаки добралась и до их городка. Федя выбрал бокс — секция была ближе всего к дому, да и тренер слыл человеком серьёзным. Каждый вечер, наскоро поев, он швырял спортивную сумку за спину и шёл в зал. Бил по мешку, пока руки не отнимались. В спарринги его ставили редко — сложно было найти равного по габаритам, а против мелких Федя просто ломал игру. Зато тренер уделял ему много личного времени. «У тебя кулаки — как у медведя. Тебе только научиться — и снесёшь любого», — говорил он.
Шёл год за годом. Федя окончил десятый класс, и перед ним, как перед всеми, встал вопрос: что дальше? Поступать в институт? Идти в армию? Родители решили — пусть доучивается, а потом посмотрим. Федя не возражал. Тем более было лето — жаркое, редкое для этих краёв. Лето, которое звало к реке.
На окраине города была река — широкая, с ледяной водой, и одно особенное место: железнодорожный мост, уходящий бетонными опорами в глубокую воду. Там было всё: тень, холод и настоящий экстрим. Подростки приходили туда по очереди: одни ныряли с «буя» в ледяную пучину, другие разводили костёр, чтобы потом греющимся, с синими губами, рассказывать байки и анекдоты. Иногда кто-то с разгона въезжал в реку на велосипеде — зрелище, от которого смех стоял до берега. Велосипед потом дружно искали: сверху, с моста, один указывал на блестящий руль под водой, другие ныряли и пытались достать.
В тот день дежурство с верёвкой выпало Феде. Работа простая: по команде сверху нырнуть, зацепить петлёй велосипед и всплыть. Он делал это не раз. В воде чувствовал себя иначе — будто входил в собственную стихию. Свобода. Тишина. Вес тела исчезал, и оставалось только движение.
Федя сделал глубокий вдох, прижал верёвку к груди и нырнул. Вода моментально схватила его, закружила, потащила к цели. Велосипед оказался прямо перед ним — хром блестел в зелёной мутной толще. Одно движение — и петля на руле. Оставалось всплыть.
Но в этот раз всё пошло не по плану.
Река — она с характером. Особенно в северных краях. Где-то под мостом, в тени, образовалась воронка. Подводный водоворот. Федя знал их, попадал не раз. Техника простая: сжаться, дать воде себя закрутить и резко нырнуть вбок — и ты спасён. Но эта воронка была особенная. Словно ждала его.
Он пытался. Снова и снова. Сжимался, рвался в сторону — ничего. Сила воды держала его, как лапа зверя. В лёгких заканчивался воздух. Паника приходила внезапно — словно кто-то сжал горло изнутри. В голове мелькали обрывки мыслей: дом, мать, отец, крики друзей с моста, синее небо. Всё короткое, как вспышки.
Перед глазами прошла вся его, пусть и недолгая, но яркая жизнь.
* * *
Когда Фёдор пришёл в себя, первым, кого он увидел, была его мама. Она сидела у его больничной койки, сгорбленная, словно под тяжестью всех прошедших ночей. Её глаза были опухшими, иссохшими от слёз и бессонницы, а губы едва заметно шевелились — она что-то тихо читала вслух, не замечая, что сын уже очнулся.
— Ма… ма… — прохрипел Фёдор, едва размыкая слипшиеся губы.
Как по команде, в палату вбежали люди в белых халатах. Завертелась карусель голосов, шагов, стуков ручек о блокноты — возле его кровати образовался консилиум. Молодые и пожилые врачи, с серьёзными лицами и глазами, наполненными сосредоточенностью, делали пометки, отдавали распоряжения медсестрам. Казалось, его пробуждение было долгожданным чудом.
Когда всё стихло, и в палате вновь воцарился полумрак, Фёдор, глядя в уставшее лицо матери, тихо спросил:
— Что… произошло?..
Мама разрыдалась, уткнулась в его ладонь и сквозь слёзы прошептала:
— Вот поправишься, ремешком пройдусь по заднице, чтобы знал, как мать пугать.
Когда слёзы сменились улыбкой, в голосе её появилась нежность:
— Отдыхай, сынок. Всё потом расскажу.
Когда Фёдор снова открыл глаза, в палате было темно. Горло жгло от жажды. Он позвал маму, но в ответ — тишина. Собрав волю в кулак, он медленно сел на кровати. Голова кружилась, тело казалось чужим. В проёме двери пробивался слабый луч света. Пошатываясь, он направился туда.
В коридоре царила мрачная тишина. В дальнем конце тускло горела настольная лампа на пустом посту. Фёдор шаг за шагом приближался к ней, когда вдруг из-за спины раздался голос:
— А куда это мы собрались? Быстро в палату!
Фёдор вздрогнул. Голос был женским, мягким, но твёрдым. Он обернулся — перед ним стояла медсестра. Её лицо выражало одновременно испуг и удивление. Она узнала его. Это был тот самый пациент, за которым велено было наблюдать особенно тщательно — он только что вышел из комы, в которой пролежал целую неделю.
Смущённая девушка подбежала, нежно взяла его под локоть и, заглядывая в глаза, умоляюще прошептала:
— Вернись в палату… Ты должен отдыхать.
— Я просто… пить хочу, — прохрипел Фёдор.
Она проводила его назад, усадила на
