это иллюзия. Потому что я ещё дышу.
Он больше не был депутатом. Не был ресторанным королём. Не был даже человеком. Он был — идеей. Жаждой. Местью, обёрнутой в человеческое мясо.
И никто не знал, что он жив. Ни одна живая душа.
А значит — он может стать кем угодно.
Ночью он выходил на улицу. В шапке, с тростью, хромая. Поднимал лицо к небу. И улыбался.
— Я вернусь, — говорил он. — Ты не представляешь, с кем связался, Феденька. Ты посчитал, что умер монстр. Но нет. Он просто… стал другим.
И тьма принимала его. Без слов. Без условий.
* * *
Город гудел, как живое, страдающее существо, полное желчи, дыма и недосказанных преступлений. На крыше старого дома, где когда-то прятались антенны и сейчас тусовались только голуби, стоял Фёдор. Это вошло уже в привычку. Трезвило голову и разум.
Куртка — распахнута. Глаза — в сторону горизонта. Губы сжаты. Он чувствовал, как будто что-то в нём всё ещё не вернулось. Как будто за всё расплатился, но сдачу не получил.
Он не знал одного.
Не знал, что в другом конце Москвы, в старой пятиэтажке с выбитыми лампами и мусором у подъезда, на пятом этаже включён только один свет. И в этой квартире — тишина. Леденящая. Стерильная, как в морге.
На стене — доска. Не криминальная, а… личная. На ней — лица. Лица тех, кто выжил. Тех, кто помог. Тех, кто просто смотрел. Шнуры связывают фотографии: белые — за участие, синие — за молчание, красные — за предательство. Их много.
Рядом — блокнот. В нём:
1. Карина Манукян — адвокат.
2. Крановский Константин («Кран») — Якутия.
3. Григорий Куприянов («Башка») — Якутия.
4. Мухин Павел Игнатьевич («Муха») — Хабаровск.
Все, кто был с ним.
Все, кто помог.
Все, кто знал — и молчал.
На кухне стоит холодильник. Внутри, среди замороженного мяса, аккуратно завёрнутый в целлофан лежит паспорт. Новый. Свежий. С новыми отпечатками, новым именем и новой жизнью.
На диване — человек.
Это он. Кириллыч.
Не тот, что был раньше. Новый. Холодный. Почти нечеловеческий.
Когда-то он строил империю. Потом потерял всё. Его порезали, скинули, выпотрошили, забыли. Но он выжил. Потому что не должен был. Потому что что-то хотело, чтобы он вернулся.
Потому что так надо.
Потому что он ещё нужен.
Сейчас он сидит в тени. В комнате, где всё звучит тише обычного. И пальцем — медленно — водит по снимкам. По лицам. Он ничего не говорит. Только дышит — глубоко. Тяжело. Как будто каждая мысль — это новый выстрел в чьё-то прошлое.
Это уже не Кириллыч.
Это тень. Это след. Это возмездие, отточенное болью.
А внизу, под его окнами, бродят люди. Торопятся, влюбляются, умирают. Не зная, что в одной квартире уже идёт война. Война, где победитель не торопится. Он ждёт. Он учится. Он не прощает.
И где-то в той же Москве, на крыше, Фёдор чувствует лёгкий укол. Что-то за шиворотом, как мороз или плохое предчувствие.
Он думает, что победил.
Он думает, что всё позади.
Он ошибается.
Конец первой книги
