тому, что они назвали братом, то заклятье, удерживающее его дух, ему сравни? В другое время он бы подумал: отличная загадка и отгадка! А сейчас до дрожи в теле было страшно. Вдруг прознают, что он не настоящий.
«Надо взять себя в руки, — подумал он. — И побыстрей из города убраться»
Сосредоточено вдохнул и выдохнул. Почувствовал, как возвращается душевное спокойствие к нему. И двинулся к конюшням. Конюшенный на входе пороптал о том, что нормально люди на гридницах гуляют дня два, а то и три, а они, приехав, тут же уезжают, махнул рукой и внутрь пустил, решив не утруждать себя. Василька он быстро разыскал, тот уже седлал Буяна.
— Ты что решил меня не дожидаться?
— С чего такие размышленья? — не свойственно ему нахмурился Василь. — Смотрю, ты с новыми друзьями всё не распрощаешься никак.
— Ты говоришь почто обижена девица, — усмехнулся Богдан.
— Да что ты! Откуда у тебя друзья о коих я ни разу не слыхал?
— Я просто подыграл.
— Я что, по-твоему, совсем дурак?! — сверкнули молнии в глазах у Василя. — Откуда ему знать, что на рыбалке у нас ушёл налим?
— Совпаденье. Неужто мало в наших землях рыбаков? — изворачивался из всех сил Богдан.
Впервые за всё время дружбы в глазах, пронзительных, как неба синева, светилось недоверие к его словам. Он другу врал, но нету выбора другого. Внезапно кольнуло что-то в сердце у Богдана. Такое двойственное и незнакомое доселе чувство вполне заслуженной вины, приправленной остротой страха.
Но к облегчению, рассерженный взгляд Василек на милость поменял:
— Одного я не пойму, чем мог всех напугать Щукарь? И эти все туманные рассказы.
— Так может что-то есть, чего следовало бы опасаться? — предположил Богдан, закидывая на своего коня седло. — К тому же ехать на ночь глядя и под хмелем не лучшее решенье.
— Пара кружек хмеля не мешала никому. Там, за столом, я видел, как ты испугался, — голос Василька дрогнул, как будто ему было стыдно за то, что видел.
— Ты всё неверно понял, — ответил Богдан сухо, затягивая стремена.
— Ну вот отыщем Щукаря, а там проверим.
— А зря! — внезапно посторонний голос вмешался в спор.
Они вздрогнули. И руки, опустив на рукояти своих мечей, на голос обернулись. Из тёмного угла конюшни, куда свет от свечи из фонаря не доставал, светились два красных огонька.
— Кто ты? — выкрикнул Василёк. — Что прячешься во тьме?
— Никак ты сам меня искал, — ответил голос.
Лёгкий шорох соломы дал понять, что говоривший подходит ближе к ним. Без сомнений, это был Щукарь, но от прошлого его остались лишь глаза и то едва-едва. Прав был Митрофан, он исхудал ужасно. Кожа на лице так сильно обтянула скулы, что делало его страшенным. Глаза запали, под ними залегли тёмные круги, будто он сто лет не спал. А губы так бледны, что не видно было их очертанья. Не врали слухи, он в чёрное платье облачён, что иноверцы сутаной звали.
— Не ясно мне, что Блуду надо от меня. Я деньги все до последней векши передал. Сказал же, не вернусь, не стоило меня искать.
— Ты видимо забыл, кто помимо Блуда ожидает возвращенья, — зло прошипел Василёк.
Щукарь глаза отвел, неясная тень по лику пробежала:
— Маруся, — выдохнул он еле слышно. — И ей скажи, что не могу вернуться.
— Уж и не знаю, что в тебе нашла сестра. Твой нынешний видок отвратен. Но дорог ты ей не только сердцу. Вы были с ней близки, и эта близость принесла закономерные плоды.
От новости такой заскрежетал Щукарь зубами:
— Как многое хотел бы я исправить, но уже поздно. Ты верно подметил за мою внешность. Я теперь опасен. Лучше всем забыть меня. Я и снаружи и внутри ужасен. Я вас, почто тот пёс, учуял, только к городу вы подошли. Узнал. Пришёл.
Богдан, который до этого молчал, пытаясь изменения осмыслить, спросил:
— Тогда поведай, что с тобою приключилось.
Щукарь или точнее то, что от него осталось, за грудь схватился, застонал. От них он отвернулся, вновь сокрывшись в темноте, и хриплым голосом сказал:
— Хотел я свататься к Маруси этим летом. Но ни ростом и не силой я не чета ни вам, ни одному из Звенковых. Я лишь торгаш отменный. И это все мои успехи. Боялся я, что Блуд, помешанный на воинских заслугах, не одобрит такого жениха. Искал я силу и нашёл, но потерял себя. Прошу вас, уходите.
— Послушай… — Василь сделал шаг к нему и тронул за плечо.
— Уходи! — вскричал Щукарь.
Неуловимо глазу обернулся, и в грудь пихнул он Василя с такою силой, что отлетел он по проходу на десять стойл. Заржали кони, стало неспокойно. Стонал Василь, валяясь на полу. Согнулся пополам Щукарь, хрипя. Богдан стоял, почти что не дыша и оставаясь неподвижным. Лишь сердце бешенный отсчитывало ритм, стучась по ребрам изнутри. Во рту, как в пору засухи, всё пересохло.
Вместе с тем от Щукаря распространялась атмосфера, что с ума сводила лошадей. Об этом сказывал им Митрофан. И вот теперь Богдан своею кожей ощущал тот первобытный страх, который внушает хищник жертве. Живому существу его не избежать. Не исключением стал, и он сам. Не в силах шевельнуться, наблюдал за измененьем в теле Щукаря. Не человек он боле, а нечто иное!
Как только напряжение достигло пика, раскрыв клыкастую пасть Щукарь метнулся в сторону Богдана. Богдан развеялся туманом чёрным, тем скинув наважденье.
Глава 5. И память будет о тебе
Приземление на спину едва не выкинуло дух из Василька, разбив размеренность дыханья. Всё тело будто онемело не двинуться и не вздохнуть, боль озарила тело. Пока он воздух ртом пытался заглотнуть, как рыба, трепыхавшаяся на безводье, из глаз прекрасно-синих ускользнула блестящая слеза, и пробежавшись по виску, укрылась в ухе. Превозмогая, он хриплый сделал вдох и стон не смог унять. Казалось, Щукарь одним ударом переломал ему все рёбра. В глазах мутилось, плыло и дрожало.
И если тело в норму приходило, то с разумом творилось искренне дурное. Отчаянье им безраздельно овладело как в час пред гибелью неотвратимой. Беспомощность сознанье охватило, как у той ничтожной мухи в сетке паука. Он был готов от ужаса кричать, как всё вокруг вдруг погрузилось во мрак. Страх отступил, оставив холодный пот на коже. И где-то за стеною темноты гремело что-то и рычало, под свист испуганных коней.
Шептала темнота, похожая на шорох листьев или шуршанье под половицей серой мыши: «Василь, ты цел?» И сам
