class="p1">– Синее… думал, это она, а это призрак… – Он запнулся. – Получил письмо, там сказано… Как она могла умереть? Не понимаю. Столько ждала, и вдруг…
Ему все труднее становилось держать равновесие. Теперь он переминался с ноги на ногу, пытаясь с помощью этих неуклюжих шагов на месте удержаться в стоячем положении, а затем, шатаясь, ввалился через порог на террасу. Конни бросилась к нему, готовая подхватить его, если он упадет.
– Кровь…
Широко распахнутыми глазами Конни испуганно и завороженно смотрела, как отец беспомощно водит в воздухе рукой и наконец тычет пальцем ей в рукав. Она опустила взгляд и увидела пятно на манжете рубашки.
– Помнишь, я нашла галку, – терпеливо сказала она. – Красивого самца. Без единого пятнышка. Я была в мастерской. Понимаешь?
Ей удалось взять его за руку и наполовину подвести, наполовину подтащить к садовому креслу. Ивовые прутья застонали под неожиданной тяжестью, но отец откинулся на спинку и остался сидеть.
– Вот так, – проговорила Конни со вздохом облегчения. – Сейчас принесу нам чаю. Сиди здесь. Ни о чем не беспокойся.
Ей не хотелось, чтобы служанка видела его таким. Мэри была не дурочка, она прекрасно понимала, в чем беда с Гиффордом, но Конни не хотела ставить его в унизительное положение. Нужно было исхитриться дать ему чего-нибудь успокаивающего и, пожалуй, немного поджаренного хлеба с маслом. Кроме того, придется как-то стянуть с него грязную одежду. Заставить его вымыться не в ее силах, но, если удастся уговорить его попозже прилечь отдохнуть в гостиной, можно будет, по крайней мере, зайти в его комнату и убрать там. Конни содрогнулась, представив, в каком состоянии должна быть комната после этих семи дней.
– И по преданью древних лет… – пробормотал Гиффорд. Это звучало как нечто среднее между пением и рычанием. – Все сбудется точь-в-точь…
Конни насторожилась. Это были те самые стихи, что пришли в голову ей самой на сыром темном кладбище. Она присела возле его стула.
– Где ты это слышал, отец? – спросила она, стараясь говорить спокойно. Полузабытая классная комната, голос, читающий вслух… Она схватила его за руку. – Ты можешь мне сказать?
– Школа, уроки… которые в конце концов так ни на что и не пригодились. – Он глубоко вздохнул. – Да-да, вот так. Мел… Опять в школу. И никаких тебе птиц, пока уроки не кончатся…
Глаза у него начали закрываться. Конни встряхнула его. Нельзя было дать ему замолчать теперь, когда он наконец-то заговорил. Заговорил об ушедших днях, забыв, что она ничего этого не помнит.
– Две маленькие птички сидели на стене… Нет, не так. – Он замахал руками в воздухе перед собой. – Улетай же, Питер, улетай же, Пол.
Конни повторила те, прежние строчки, надеясь вернуть его к первоначальному ходу мыслей.
– «Теперь, – красотки был ответ…» – процитировала она. – Так начинается? Помнишь?
– Не помню, – пробормотал он. – Красотка, ну да…
– Напомни мне, – тихо проговорила Конни, сдерживая отчаяние в голосе, чтобы он не очнулся и не вернулся в настоящее. – Напомни, как там дальше.
Если он знает те же стихи, то, может быть, канувшие дни еще не безнадежно утрачены. Если у них есть одно общее воспоминание, почему бы не найтись и другим? Но Гиффорд уже сидел молча, с бессмысленным выражением на лице.
Конни закрыла глаза, пытаясь вытянуть из запертой на ключ памяти, словно нить Ариадны, те слова, которые когда-то, видимо, знала наизусть. Постаралась взять себя в руки и вспомнить – голос большой девочки и свою детскую руку, выводящую буквы на странице, чтобы лучше запомнить стихи.
– «Теперь, – красотки был ответ, – святого Марка ночь…» – Она сжала его руку. – Дальше ты.
– В полночный… в полночный час из года в год… – Слова были запинающиеся, невнятные, сливающиеся в одно, но Конни знала, что они – те самые. – Пробил… – пробормотал он.
Конни произнесла следующее двустишие, потом снова Гиффорд: вспоминали сначала первое слово, оно тянуло за собой строчку, и так они вдвоем дочитали стихотворение до конца.
– «Средь мертвой тишины». Вот так, – сказала она. – Вот и хорошо.
Гиффорд кивнул.
– Очень хорошо. – У него вырвался короткий легкий смешок. – Даже отлично.
Конни глубоко вздохнула, понимая, что вот он, подходящий момент, но опасаясь, что, если вдруг скажет что-то не то, или пусть даже то, но не так, то чары развеются и Гиффорд придет в себя.
– Как замечательно, что мы еще помним это через столько лет, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечнее и ровнее. – Молодцы мы с тобой, правда?
Она видела, что борьба и смятение оставили его. Плечи были расслаблены, грязные руки неподвижно лежали на коленях. Глаза закрыты.
– Через столько лет… – повторила она, отчаянно пытаясь не дать ему погрузиться в сон.
Он вновь рассмеялся, на этот раз с теплотой.
– Она заставляла тебя твердить это без конца, – сказал он. – Стихи, поэзия, рифмы – это был ее конек. «Хорошая гимнастика для ума» – так она всегда говорила.
Конни едва не лишилась дара речи. Сердце у нее забилось сильнее.
– Кто говорил?
– Я всегда тебя слышал. И в музее слышал. Как ты учишь уроки. Окна открыты… «Хорошая гимнастика для ума, Гиффорд». Была тебе все равно что сестра.
– Кто? – снова спросила Конни.
Но он уже улыбался, и глаза у него были крепко закрыты. Конни понимала: он забылся в нежных объятиях прошлого, отгородившись от всего, что мучило и тревожило. Она чувствовала, что поступает жестоко, пытаясь вернуть его в настоящее, но ей нужно было знать. Тщательно следя за тем, чтобы голос звучал все так же тихо и мягко, она спросила по-другому:
– Где она сейчас?
На мгновение ей показалось, что он не слышит. Затем краска сошла с его лица, и выражение его изменилось. Стало тревожным.
– Нет ее. Письмо вот получил. Умерла, говорят. Все напрасно.
– Кто умер, отец?
Жуткий вопль сорвался с губ Гиффорда. Он вдруг вскочил со стула, словно его ударили. Руки беспомощно повисли вдоль тела. Конни в испуге отпрянула.
– Она здесь? – вскричал он с вытаращенными от ужаса глазами. – Да?
– Все в порядке, – поспешно проговорила Конни, видя, как он молотит по воздуху сжатыми кулаками. – Здесь никого нет. Только мы. – Ей удалось поймать его запястья. – Только мы, как всегда.
В один внезапный момент просветления Гиффорд встретился с ней взглядом. Увидел ее такой, какая она есть, не сквозь пьяный или еще какой-нибудь дурман. Ее, Конни. Затем его глаза затуманились. Горе, вина, боль – такая тяжкая, что никогда не оставляла его.
– Кто она? – спросила Конни. – Пожалуйста, отец. Скажи мне. Пожалуйста.
– Не вспоминай! – выкрикнул он.
Прежде чем Конни успела его остановить, Гиффорд тяжело
