что на него нашло, что заставило угрожать этому человеку. Он ни разу пальцем не тронул ни одно живое существо, даже на кулаках не дрался в школьные годы. Его вывели из равновесия, вот и все. Этот сегодняшний визит, угрозы…
Мысль, что кто-то узнает о том, что он сделал. А другие – нанесли ли и им такой же визит?
Он начинал терять способность здраво рассуждать.
Вулстон глубоко вздохнул и посмотрел на конверт в своей руке. Это тоже было непонятно: с чего это Бруку вздумалось обращаться к нему через Грегори Джозефа, почему он просто не послал своего клерка – тому достаточно было перейти через Уэст-стрит и доставить письмо лично? Да к тому же, они ведь так или иначе должны были завтра встретиться? Возможно, Брук раз в жизни проявил осторожность: решил, что лучше перенести эту встречу подальше от Уэст-стрит. Пожалуй, стоит поблагодарить его за это.
Он прочитал короткую записку, нахмурился, перечитал заново, чтобы убедиться, что все правильно понял. Все эти противоречивые инструкции и изменения в плане представлялись ему избыточными сложностями.
Сложив письмо и сунув его в карман, Вулстон перевел взгляд на лиман. Короткий отрезок тропинки, ведущей к старой соляной мельнице, просматривался весь, но ни в полях, ни на тропинках по обе стороны ручья не было видно никого, кто бы мог его заметить. Стая чаек пикировала и планировала над самой водой, а затем снова взмывала в небо. Вулстон вообще терпеть не мог птиц, но чайки из них самые зловредные. Кажется, на прошлой неделе он читал в газете, как они налетели стаей на мальчишку-удильщика на пирсе в Богноре?
Вулстон низко нахлобучил шляпу на лоб и со всей быстротой, которую позволяло его колено, зашагал по неровному берегу. Вернулся на Милл-лейн и поднялся к таверне «Мешок», где его ждал экипаж, запряженный парой лошадей. Сел, откинулся на спинку сиденья и с облегчением вздохнул.
Одна-единственная ошибка. Август 1902 года. Его бригада тогда только что вернулась из Трансвааля. Все флаги на Бройл-роуд, все девушки приветствуют возвращение Королевского Сассекского полка. Праздничная ярмарка на Поле народного ополчения.
Как он был польщен, что его пригласили. Попросили составить компанию в карточной игре. Он совсем не прочь был сыграть роббер-другой в бридж. Великолепные сигары и бренди. Перья. Люди, которые, как он думал, прошли то же, что и он. Обещание необычного развлечения, выходящего за повседневные рамки. Вулстон даже не задумался тогда, что бы это могло значить.
Он сам ничего не делал, но он был там. Он был пьян. Он приложил все старания, чтобы все исправить. И все же – он не остановил их тогда и все это время держал язык за зубами.
– Куда желаете, хозяин?
Вулстон вынырнул из прошлого обратно в настоящее. Вспомнил о письме в кармане.
– В лечебницу Грейлингуэлл, – сказал он.
Кучер цокнул языком, и лошадь рванула с места, позвякивая уздечками и клинкером. Ехали поначалу медленно. Дорога после непрекращающихся дождей была грязная, изрытая колеями. Но по мере приближения к Чичестеру они набрали скорость.
Будь оно проклято, это дело. Больше всего на свете ему сейчас хотелось бы повернуть время вспять. Он сунул руку в нагрудный карман, где лежал, завернутый в носовой платок, его старый пистолет времен англо-бурской войны. Когда он спрашивал Джозефа, готов ли тот, не нужно было быть психиатром, чтобы понять, что на самом деле этот вопрос был адресован самому себе.
Вулстон закрыл глаза и стал думать о сыне.
Глава 5. Блэкторн-хаус. Фишборнские болота
– Это ты, девочка?
Конни вздрогнула. Обернулась и увидела отца в распахнутых французских дверях. Он нетвердо стоял на ногах, и даже в ярде от него чувствовался запах кислого эля изо рта и табака, которым пропиталась его кожа. Сердце у нее сжалось – от отчаяния, а потом от жалости.
– Касси? – спросил он, глядя на нее воспаленными мутными глазами.
– Это я. Конни.
После пьяного сна у него часто путалось в голове, или он называл ее не тем именем, но обычно довольно быстро приходил в себя.
– Садись, – сказала Конни мягко, словно разговаривала с ребенком. Она вытащила стул из-под стола. – Солнышко вышло наконец-то. Тебе полезно подышать свежим воздухом.
Конни заметила бисеринки пота у него на лбу и на висках и поняла, что он все еще очень пьян. Она видела, каких усилий ему стоило удержаться и не рухнуть на криво выложенный плиточный пол террасы. На морщинистом лице шестидневная щетина, на щеках пятна, как будто он плакал.
– Иди, садись, – снова сказала она, опасаясь, как бы он не рухнул и не ударился головой. Она заметила, что ботинки на нем все еще покрыты грязью недельной давности. Может, он и не переодевался с тех пор?
Она стояла молча, уже зная, чего ожидать дальше. Нет смысла торопить его, это только ухудшит дело. Иногда он делался буйным с перепугу, когда не понимал, где находится.
Он провел широкой красной ладонью по лицу – как будто хочет стереть с него собственные черты, подумала Конни. Затем вытянул обе руки, повертел ими туда-сюда, разглядывая грязь.
– Иди сюда, – сказала она, еще больше понизив голос. – Садись.
Он все еще был во власти того кошмара, что заставил его проснуться и спуститься вниз. Неожиданно он дернул головой и уставился прямо на нее.
– Работа… – вырвалось у него. Конни понятия не имела, что он имел в виду.
– Платье, – сказал он, указывая на ее одежду.
Она взглянула на свою простую черную юбку, белую блузку с воротничком и черный галстук, пытаясь понять, что же он видит сейчас. И кого. Затем она заметила, что рукава у нее все еще подвернуты после работы в мастерской.
– Я нашла галку… – начала было она, но отец перебил ее.
– В классную… пора за уроки и…
Конни знала: когда он в таком состоянии, бессмысленно пытаться понять, что он хочет сказать, или следить за ходом его мыслей. Слова сыпались с его губ беспорядочно, без всякого смысла, будто ноты, сыгранные вперемешку. Иногда в голове у него вдруг всплывали обрывки философских или богословских рассуждений. Настроение тоже часто менялось. Иногда он просыпался от своих пьяных снов, переполненный жалостью к себе, иногда трясся от ярости, разражаясь бранью в адрес тех, кто отнял у него средства к существованию. Очень редко он просыпался в гневе. Тогда Конни оставалось только держаться от него подальше.
Он засмеялся. Громким смехом, в котором не было ни веселья, ни радости.
– Пожалуйста, – грустно сказала Конни, – подойди и сядь здесь, со мной.
