ответственность за судьбу его несли те, кто распоряжается людьми, как пешками на шахматной доске.
Теперь предстояло совершить то, к чему Калмыкова долго и тщательно готовили.
Саша сидел у окна, чувствуя, как ветер приятно охлаждает горячий лоб. «Я понесу свет блуждающим во тьме! — мысленно восклицал Калмыков. — До сих пор я жил в стороне от мира, теперь должен посвятить себя миру. Я поеду в Советский Союз и там умножу число обращенных в истинную веру. Там найду я свое счастье — в служении людям, служении великому делу веры».
Как тогда, в Париже, Саша спустился на улицу. Взял такси, поехал в Бруклин. Огромный многоэтажный дом с надписью по фронтону «Башня стражи» казался в этот час пустынным. Лишь в боковых частях его, более высоких, чем центральная, светились окна.
Однако Калмыков знал и верил, что даже поздно ночью в священном здании иеговистов не прекращается кипучая деятельность. Подчиненные Натана Кнорра заняты делами таинственными, недоступными для посторонних. Саша с восхищением подумал, что этот многоэтажный суровый дом похож на военный штаб. Штаб незримой армии, рассеянной по всему свету. «Вот и я тоже — солдат этой армии», — мысленно сказал себе Калмыков…
Он не помнил сколько времени провел возле «Башни стражи». Вернулся в отель после полуночи.
Спать не хотелось. Снова сел к окну.
Ветер дул влажный и теплый. В стороне океана вставала стеной плотная, непроницаемая тьма. Не было в ней ни огонька, ни проблеска. И вспомнились прочитанные где-то или слышанные когда-то стихи:
Там шумят чужие города,
И чужие горе и беда…
Глава третья
НА БОРТУ „КАГИ МАРУ“
Рамори сан жил в тихом переулке Токио, подальше от шумных деловых кварталов, от центральной Гиндзю с ее рекламами, питейными и прочими заведениями, с ее претензией походить на Бродвей. У Рамори сан было спокойно, уютно, традиционно: легкий домик, построенный в классическом стиле японской архитектуры, такой же классический садик с карликовыми столетними дубами и елями в полчеловеческого роста, крошечным прудом, бурливой речонкой, через которую перекинут игрушечный мостик. Единственным отступлением от традиции было отсутствие в садике кумирни, где приносятся жертвоприношения и возжигаются курения в честь умерших предков. Но отступление от традиций имело важную причину: Рамори сан не был ни буддистом, ни синтоистом. Он исповедовал православную религию.
— Видите ли, — объяснял он Саше на отличном русском языке, даже щеголяя безукоризненным произношением трудного для японца звука «л». — Видите ли, настоящее мое имя Михаил Павлович. Не удивляйтесь. Например, генерала Араки — вы вряд ли знаете о нем, а перед войной это был известный генерал — звали Семеном Петровичем. А я — Михаил Павлович Рамори… Крестился я в Знаменском соборе во Владивостоке, что на Суйфунской улице… Впрочем, в тридцатые годы его разрушили… Крестная матерь моя — супруга капитана первого ранга Келда-Белоконского, крестный отец — лейтенант барон Бертель Вильгельм Францевич. О, это была волнующая минута в моей жизни…
У Саши затекали ноги от неудобной позы, в которой приходилось сидеть на полу, но молодой человек забывал и о боли в ногах и о непривычной позе, слушая Рамори сан. А старик умел и любил поговорить, но лишнего этот приветливый, улыбающийся человек не болтал. Он увлеченно рассказывал Саше про свою службу дьяконом в маленькой церкви на Русском острове — крепости, которая защищала вход во Владивостокский порт. Вспоминал концерты, парусные гонки, благотворительные базары и прочие великосветские развлечения морских офицеров в годы перед первой мировой войной и революцией. Но Рамори сан не объяснял причин, которые побудили его годами жить на чужбине, именоваться «Михаилом Павловичем» да еще, вдобавок ко всему, заделаться дьяконом православной церкви. Причины были веские: не один русский военный секрет попал в японскую военно-морскую разведку благодаря скромному «дьякону». По церковной линии «Михаил Павлович» дальше дьякона не продвинулся, зато по возвращении на родину его ждал чин капитана первого ранга и несколько орденов за отличную службу. А чины и ордена в военно-морской разведке зря не раздавали…
Но все это, как говорится, было и быльем поросло.
После второй мировой войны Рамори сан удалился от дел, жил на покое. Одно время, правда, оккупационные власти зачислили его в военные преступники. Нашлись свидетели, которые показали, что бывший «дьякон», командуя отрядом разведчиков на Окинаве, побуждал своих подчиненных по древнему самурайскому обычаю вырезать печень врагов, в данном случае пленных американских летчиков, и есть ее. Вспыхнувший скандал быстро замяли, словно по чьему-то сигналу. Имя Рамори сан мгновенно исчезло с газетных страниц. Время от времени бывшему дьякону давали некоторые деликатные поручения. Например, приютить человека, которого перебрасывали в Советский Союз, и заодно обучить его приемам джю до…
Оба задания «Михаил Павлович» выполнял с охотой. Каждое утро подолгу возился со своим постояльцем, показывая, как можно легким ударом руки оглушить противника на три минуты, пять, десять; переломить ему предплечье, вырвать ребра и так далее и тому подобное. Саша, удивленный и рассерженный, сперва категорически отказался овладевать смертоубийственной «наукой». Японец сумел уговорить его, доказать, что знание джю до необходимо для самообороны, защиты от хулиганов. А хулиганов, — сказал Рамори сан, — много в стране, где не признают бога.
Вторая половина дня проходила в беседах. Воспоминания прошлого Рамори сан перемежал с рассуждениями о настоящем.
— Видите ли, — повторял Рамори сан свое любимое выражение. — Видите ли, конечно, патриарх всея Руси, находящийся в Москве, хотел бы быть главой православной церкви мира. Повторяю, хотел бы быть. Однако некоторые, к ним принадлежу и я, признают его претензии очень проблематичными. Видите ли, митрополит Анастасий Грибановский основал в Нью-Йорке «заграничный синод русской православной церкви», и его права на патриаршество мне кажутся более обоснованными…
Как всегда, Рамори сан до конца не договаривал. Вспоминая Анастасия Грибановского, он «забывал» упомянуть, что этот «митрополит» в свое время бежал из Советского Союза. Грибановский проявил себя оголтелым монархистом. Окружали его последние отбросы эмиграции. Конечно, истинное обличье Грибановского, вкупе со всем его заграничным «синодом», не составляло для Рамори сан ни малейшего секрета. Однако сообщать такие сведения Саше Рамори сан не хотел.
— Я мало знаком с этим вопросом, — ответил Саша «Михаилу Павловичу». — Ведь я придерживаюсь другой веры, мы не признаем православной церкви, где бы она ни находилась. Мы считаем, что священники извратили истинный смысл библии.
«Брат» Кирилл Сокольский и «дьякон» в отставке Рамори сан никогда не видели друг друга и даже не слышали один о другом. Но оба были людьми без иллюзий, и взгляды их совпадали…
— Знаю. — Рамори сан
