Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
свою сторону президента САСШ Вильсона с его кудахтаньем о праве народов на самоопределение. После таких слов он вынужден будет поддержать Россию.
Ниже следовало пояснение касающееся выбора населения, кое в подавляющем большинстве состояло из русинов[56] и евреев. Дескать, все они очень опасаются ляхов, особенно в силу недавних событий. Ну да, недвусмысленный намек на еврейский погром, учинённый во Львове доблестной шляхтой. Учитывая, сколь влиятельна диаспора этого беспокойного народца в той же Франции и Англии, оно тоже не лишне.
После чего следовала часть Указа, непосредственно касающаяся самой Польши. В смысле её куска, пока принадлежащего России.
«Однако устав от кичливой надменности и неуживчивости жителей Привисленских губерний, кои они совсем недавно в очередной раз продемонстрировали всему миру, мы приняли решение изгнать сих недостойных подданных из дружной семьи народов Российской империи. Повелеваем отсечь оные губернии, подобно тому, как врач отсекает смердящую гангренозную опухоль с целью оздоровления всего организма…» – гласил высочайший указ Алексея II.
Переводя с дипломатического на язык родных осин: «Пошли вон, быдло, из приличного общества!»
Попутно, дабы подчеркнуть своё миролюбие, говорилось, что Россия, чьи дивизии ныне находятся подле Варшавы, разумеется могла бы оставить за собой гораздо большую территорию, но… брезгует. Уж больно много вони от этого протухшего добра.
Разумеется, слова были иные, зато смысл…
А в заключение подробно расписывалось, где государь проводит новую границу Российской империи. Причем излагалось таким тоном, что становилось ясно: это не намерение, но окончательное решение, принятое в одностороннем порядке. И обсуждению оно не подлежит.
Точка.
Пощёчина, что и говорить, получилась отменная.
Разумеется, просто промолчать Пилсудский не мог. Ещё чего! Польский гонор того никак не дозволял. Крику было много, в том числе и в Версале. Урезонивали возмущённых ляшских представителей все участники Парижской конференции, за исключением… представителя российского императора Извольского.
Как ни распалялись поляки, брызгавшие пеной изо рта, он продолжал молчать, глядя на них с равнодушием титана, взирающего на кучку корявых пигмеев. Лишь когда к концу дня председательствующий на конференции бывший французский посол в Берлине Жюль Камбон обратился непосредственно к нему, Извольский хладнокровно ответил:
– Мы уже определили свои западные границы и добавить к тому мне более нечего. Пока позиция моего государя остаётся прежней, потому я и помалкиваю. Но уверяю, едва придет извещение из Москвы, что Алексей II и Регентский совет, пересмотрев своё решение, вознамерились дополнительно присовокупить к заявленным ранее территориям ряд западных уездов и губерний, я немедленно извещу о том всех присутствующих.
– Каких ещё губерний?! – сгоряча взвыл один из поляков.
– Привисленских разумеется, – невозмутимо ответил Извольский. – Благо, время позволяет, ведь и вы господа, как я вижу, пока не пришли к решению согласиться с нынешними условиями России.
– А если придём? – вкрадчиво осведомился Камбон.
– Тогда мне не останется ничего иного, как от имени государя подписать совместную договорённость о восточных границах Польши.
– Но император и его Регентский совет впоследствии уже не передумают о… присовокуплении дополнительных территорий?
Извольский усмехнулся и отчеканил:
– Хотя Алексею Николаевичу и идет всего пятнадцатый год, однако он всецело сознает возложенную на него величайшую ответственность. В том числе и за каждое даденое им кому бы то ни было слово, кое, как сказано в русской пословице – серебро. А, как известно, вполне заслуженное прозвище, полученное им в народе, именно Серебряный. Про Регентский совет и вовсе умалчиваю. Разумеется, впоследствии они могут пожалеть о поспешности подписания, решив, что из жажды скорейшего мира отказались от слишком многого, но они никогда не пойдут на нарушение своих обязательств.
Камбон многозначительно посмотрел на разом умолкших поляков. О чём он говорил с ними тем же вечером, осталось в тайне, хотя догадаться несложно, но на следующий день все они с кислыми лицами подписали согласие с восточными границами своей страны, указанными Россией.
Рассказывали, что Домбовский после того целый вечер плакал. Оно и понятно, что с музыканта возьмёшь.
Глава 29
Галопом по европам, и не только по ним
Прочие международные дела также продвигались вполне успешно. Извольский, вдохновлённый тем, что оказался нужен новому государю, со своими задачами отстаивания интересов страны справлялся на совесть, попутно исподтишка сея раздоры среди бывших союзников. Благо, спорных вопросов хватало.
Да и за саму Германию, как и обещал Голицын её премьер-министру Максу Баденскому, Извольский вступался неоднократно, настаивая на смягчении ряда особо жёстких условий, связанных с её территориальным разделом. То он предлагал оставить немцам ряд колоний в Африке и Океании, то ратовал не отнимать у них столь грубо земли в самой Европе, раздаривая тем, кто того вовсе не заслужил. К примеру, той же новоиспечённой Польше. Дескать, кинули ей Варшаву с царского стола, вот и пусть радуется. А немецкая Силезия ей ни к чему, жирно будет. Как бы заворот кишок не приключился.
Именно по инициативе Извольского Версальский договор и был заключён гораздо раньше, чем тот, что в официальной истории. Дескать, давайте официально объявим всему миру об окончании великой мясорубки, чтобы народы могли облегчённо вздохнуть, а ряд недоработанных вопросов решим по ходу конференции.
Едва же состоялось его подписание, как представитель России во Франции граф Игнатьев, бывший ответственным по военным закупкам, по повелению императора спешно занялся вывозом технической документации с военных кайзеровских заводов. Новейшие изобретения немецких инженеров и учёных, включая опытные образцы, один за другим отправлялись на восток. И зачастую – в сопровождении самих изобретателей, приглашённых для продолжения своих работ в России.
Особое внимание, как указывалось в полученной графом инструкции из Москвы, уделялось работникам оружейной и авиационной промышленности. Отказавшихся от выгодных предложений практически не имелось. Патриотизм – хорошо, но всем хотелось кушать, а сказать, будто в бывшей империи кайзера царил голод, всё равно, что ничего не сказать.
Кроме того, всем было понятно, что хотя условия договора до конца не уточнены, от жёстких ограничений в отношении армии, флота и производства вооружения Германию не спасёт никто, в том числе и заступничество русских. Ни Лондон, ни Париж от этих пунктов ни за что не отступятся. Тогда кому нужны их фирмы и они сами? А тут вполне приличные контракты, хватит и на хлеб, и даже на масло.
В числе прочих в одном из вагонов ехал в Петроград и двадцативосьмилетний Антуан Фоккер. Рядом находился пионер планеризма Фридрих Харт. Тут же сидел его помощник, совсем юный двадцатилетний Вильгельм Мессершмитт. По соседству с ними, через стенку, скучающе смотрел в окно тридцатилетний Эрнст Хейнкель. Ему, как главному конструктору, успевшему создать за годы войны более тридцати типов
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 105
