не считать первых нескольких месяцев после побега, которые он провел близ Уинд-Ривер[38].
Боль его оставалась острой, неотступной, но еще к ней примешивалась сладость, потому что все это было на самом деле. Эта боль напоминала о самом настоящем из всего, что выпало на его долю. Он не верил до конца, что с ним это вообще произошло, что ему действительно довелось прожить то пусть короткое, но поистине блаженное время, когда он так полно любил и его тоже любили. Эти воспоминания держали его на плаву.
Ноябрь 1908 года
В половине восьмого Бутч аккуратно развернул газету, как делал каждое утро, и разложил листы по порядку, от самого интересного раздела к самому неинтересному. Ему нравилась утренняя толкотня в кафе, хотя он никогда не бывал дважды в одном и том же месте, даже если оно приходилось ему по душе.
В начале раздела «Общество» он обнаружил восторженную рецензию на недавний концерт Джейн в «Солтере». Он вырос в краю, где о высшем обществе можно было прочесть лишь в книгах, и оттого эта страница его буквально пленяла. Все заметки здесь повествовали о праздниках, местах, людях, которые, как ему казалось, жили в совершенно ином мире.
В разделе «Общество» не обсуждались ни погибшие посевы, ни дела церкви и государства. Единственные лошади, о которых здесь вспоминали, обладали благороднейшей родословной и, казалось, вели свой род от самого Джорджа Вашингтона или какого-нибудь французского короля. При мысли об этом он всякий раз улыбался и думал о Бетти. Может, среди ее предков и затесался какой-то благородный скакун, а может, несчастная кобылка просто не понимала, что ей не положено выигрывать.
Его Джейн привычно сравнивали с Дженни Линд, правда, сегодняшний критик отдавал предпочтение Джейн Туссейнт и ее «менее жеманному стилю».
Больше всего Бутчу понравился такой абзац: «Много лет назад я слышал мисс Туссейнт в Карнеги-холле и нахожу, что с годами ее великолепный голос стал еще более незаурядным, однако наибольшее впечатление на меня произвела глубокая чувственность и музыкальная выразительность ее пения. Скромный соловей превратился в певицу высшей пробы, а песня “Ох, плачь же, плачь же” в исполнении Джейн Туссейнт растрогала меня до слез».
Ее пение всегда трогало его до слез. С самого первого раза. Ох, плачь же, плачь же.
Он прочел статью несколько раз, испытывая такую гордость за Джейн, что у него увлажнились глаза. Он отложил газету, решив высморкаться и еще раз перечитать заметку. Газета пролежала в кафе уже несколько дней, и кто-то успел капнуть на нее джемом. Аккуратно, помогая себе ногтем большого пальца, Бутч вырвал статью из газетного листа. Он не знал, что станет с ней делать, но пока не готов был с ней расстаться. Сложив листок вчетверо, он сунул его в свою записную книжицу.
Он оставил на столе несколько монет – более чем достаточную плату за завтрак и газету, которую до него прочла не одна пара глаз. Часть монет предназначалась старику, который принес ему тарелку и подливал кофе. Бутч встал, собравшись уйти, и в последний раз оглядел стол, проверяя, все ли забрал.
Дыра, которую он проделал в газетном листе, обрамляла набранный крупными буквами заголовок:
В ХОДЕ ПЕРЕСТРЕЛКИ В БОЛИВИИ ПОГИБЛИ
АМЕРИКАНСКИЕ БАНДИТЫ.
Он перелистнул страницу, опустился обратно на стул и принялся читать, не разбирая слов, словно во сне, словно вдруг вырвался из своего тела и парил над самим собой.
Сан-Висенте. Представители боливийских властей в районе города Сан-Висенте сообщают, что 6 ноября 1908 года вступили в перестрелку с двумя мужчинами, предположительно знаменитыми бандитами Бутчем Кэссиди (настоящее имя – Роберт Лерой Паркер) и Гарри Алонсо Лонгбау по прозвищу Сандэнс-Кид.
Власти Боливии считают преступников виновными в вооруженном ограблении курьера, который вез зарплату сотрудникам горнодобывающего предприятия, поскольку их видели на муле указанного курьера. Местные власти связались с размещенным поблизости кавалерийским отрядом, который быстро прибыл на место и окружил глинобитную хижину, где скрывались бандиты. Последовала затяжная перестрелка, по окончании которой представители властей несколько раз призывали преступников сдаться, но не получили ответа, а когда вошли в хижину, обнаружили, что оба мужчины уже были мертвы.
Гарри Лонгбау получил несколько пулевых ранений в руки и одно в голову. Бутч Кэссиди был найден в соседней комнате, он погиб от выстрела в висок и по-прежнему сжимал в руке револьвер. Власти предполагают, что он покончил с собой.
Национальное детективное агентство Пинкертона много лет выслеживало преступников, которых обвиняют в многочисленных ограблениях банков и поездов на американском Западе.
Недавно агенты Пинкертона, действуя по наводке, распространили фотографии и описания американских бандитов в Боливии. Власти этой страны уверены, что им удалось предать правосудию двух вооруженных и опасных преступников. Руководитель агентства Пинкертона Роберт Пинкертон заявил по этому поводу: «Кэссиди оставался самым хитрым и отчаянным бандитом нашего времени, и я рад, что теперь его беззакониям пришел конец. Они не были хорошими людьми. Не были героями. Они грабили, запугивали и убивали, и потому после их гибели жизнь в этой стране и во всех прочих странах станет лучше и безопаснее. Никто не будет их оплакивать».
Бутч поднялся и, комкая газету, прижал ее к груди, чтобы не читать эти строки снова. Оттолкнув стул, он двинулся было к выходу, но перед глазами поплыла темнота, и он, оступившись, упал на колени.
– Мистер, вы в порядке?
– Он уже пьян, хотя еще и девяти нет, – пробурчал кто-то. – Выведите его!
Он поднялся, отмахнулся от человека за стойкой, от посетителя, вскочившего было, чтобы ему помочь, и нетвердыми шагами вышел на залитую утренним солнцем улицу.
Жизнь в этой стране
Не станет лучше без них.
Станет лишь хуже.
* * *
В статье не было ни слова о Ване. Может, удача ему наконец улыбнулась и он впервые в жизни остался в стороне, сумел улизнуть, уйти от правосудия, как, по его словам, всегда умудрялся сделать его брат. Гас молчал несколько дней, не понимая, как рассказать матери о том, что узнал. Не понимая, как вынести ее боль. И свою собственную. Но потом он застал ее в слезах. Она пристально вглядывалась в газетный лист, точно так же, как когда-то вглядывалась в фотографию, которую выкрала из кабинета Эдварда Гарримана. Ту фотографию она так и не повесила снова, но он знал, что снимок лежит у нее в сундуке, на самом дне, под нарядами.
В начале нового года к ним заглянул Орландо Пауэрс. Его собачьи глаза смотрели печальнее, чем обычно, сухопарая фигура
