преуспевающего ученого, погруженного в свои труды и производственные заботы.
И вдруг этот Указ о награждении геолога Лихобабы Анны Алексеевны. И снова, как это уже было однажды, в его жизни будто бы взорвалась старая, покрытая ржавчиной мина, пролежавшая в земле столько лет. Взорвалась. Оглушила. Потрясла. Разбудила воспоминания.
Анна Алексеевна Лихобаба! Геолог. А ведь Анюта, кажется, мечтала быть медиком… И все-таки вряд ли может встретиться еще такое сочетание имени, отчества и редкостной фамилии…
Автобус нес Мечетного теперь по знакомым ему старым улицам. Но он не смотрел в окно. Он даже не думал ни о столице, которая постепенно открывалась за окнами, ни о неведомой ему Гагре, ни о теплом море, на котором он так мечтал отдохнуть. Даже о своей почти готовой докторской диссертации, которую он вез в чемодане, надеясь на отдыхе доработать, а может быть, и закончить, он тоже не думал. То и дело вынимал из кармана «Известия» с правительственным Указом и заметкой о героическом поступке геолога со странной фамилией, снова читал и опять начинал прикидывать.
«И все-таки она, наверное она!» – думал. Думал, вспоминал, как бы перелистывая давние, пожелтевшие страницы своего бытия, и как это бывает с целеустремленными людьми в минуты особых нравственных возмущений, вся жизнь его пронеслась в уме за то небольшое время, пока автобус вез его с Внуковского аэродрома до Московского аэровокзала на Ленинградском проспекте.
Погруженный в эти воспоминания и мысли, он как-то машинально вышел из машины. Вышел и остановился. Куда пойти? До отлета оставалось еще десять часов. Целый большой день. Чем его заполнить? Что посмотреть в Москве?
И вдруг пришла мысль: съездить в институт профессора Преображенского, он жив. Совсем недавно в газетах было широко отмечено его восьмидесятипятилетие. Был Указ о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда. Мечетный сам посылал поздравления. Да, да, конечно же к нему! Старик, наверное, вспомнит, недаром же когда-то называл спасенный его глаз своим лучшим произведением. Как хорошо было бы посидеть в его «бомбоубежище», повспоминать!
Мечетный торопливо окликнул такси. Назвал институт.
– Знаете?
Таксист усмехнулся: ну кто ж, мол, не знает? Заехали на Центральный рынок. Мечетный купил букет роз. Жилой коммунальный запах, живший в кабине старой машины, был побежден вкрадчивым, но настойчивым ароматом цветов. Такси пронесло Мечетного по мосту над сверкающей на вешнем солнце Москвой-рекой. По реке сновали бойкие катера; плыли солидные белые теплоходы, их палубы битком набиты народом, будто намазаны черной икрой; двигалась неповоротливая бокастая баржа, толкаемая маленьким коренастым буксиром. Наверное, они с Анютой и стояли у реки вот на этом самом месте, а потом шли по этой улице. И Мечетный снова пережил волнение, которое испытал, когда они с девушкой, прижавшись друг к другу, пережидали дождь в подворотне, накрытые одним плащом.
Проплыли мимо красивые массивные стены Донского монастыря, из-за которых виднелись сизые главы, упиравшиеся своими облезшими крестами в московское небо. Почему-то вспомнился попик, объявивший Христа посланцем других, высокоразвитых, совершенных инопланетных цивилизаций, где «царит мир и в человецех благоволение». Но воспоминания о смешном этом попике сразу отсекла внезапно пришедшая мысль: а вдруг профессор что-то знает об Анюте, возможно, она заходила потом к нему или писала? А что? Все может быть. Ах, почему таксист едет так медленно!..
И вот такое знакомое место. Знакомое и незнакомое. Те же старые тополя обступили громоздкое здание клиники института. Но сама эта клиника неузнаваемо изменилась. Раньше она вырисовывалась среди листвы темной громадой старого кирпича. Корпус ее остался тот же. Но здание покрасили, белым выделили проемы окон, барельефы, карнизы. Все это придало старой больнице вид франтоватой, молодящейся старухи. Машина остановилась у знакомого подъезда, над которым теперь нависал современный козырек. Облупившуюся деревянную скамью, на которой когда-то Мечетный в первый раз попытался обнять Анюту, уютную старую скамью сменила другая – красивая, вероятно, удобная, но безликая.
Вступив в знакомое, можно сказать, родное здание, Мечетный не узнал его и изнутри. За большой из сплошного стекла дверью справа, за металлическим письменным столиком сидела девушка в накрахмаленном халате, и твердая, тоже крепко накрахмаленная косынка топорщилась у нее на голове, как труба.
– Простите, вы к кому? – вежливым, но каким-то, как показалось Мечетному, механическим голосом спросила она.
– К профессору Преображенскому. Он здесь?
– Да, здесь. Как ваша фамилия?
– Мечетный. Владимир Мечетный.
– Мечетный. Мечетный, – повторяла про себя накрахмаленная девица, шаря глазами по длинному списку, лежавшему под стеклом стола. – Мечетного здесь нет. Вы когда записывались?
– Я не записывался… Только что прилетел, я прямо с самолета. Пропустите, пожалуйста.
– К сожалению, не могу, – твердо произнесла девица. – Разве вы не знаете, к нам записываются задолго. У нас очередь.
– Но я издалека, с Урала.
– Ну и что же что с Урала? К нам и из-за границы записываются, из Франции, из ФРГ, из Англии. И вы могли бы записаться, заранее протелеграфировав. Все так делают. У нас правила.
Девица, «сидящая на пропусках», рассуждала резонно, говорила спокойно, убедительно и, может быть, именно поэтому показалась Мечетному накрахмаленной куклой. Он как-то сразу невзлюбил ее.
– Тогда соедините меня с академиком по телефону.
– Не могу. Это внутренний телефон. По нему могут говорить только сотрудники.
– Ну позвоните сами. Скажите: к нему Владимир Мечетный. Герой Советского Союза. Я тут у него лежал.
– Хоть вы и Герой, но порядок есть порядок. Его все обязаны соблюдать.
Мечетный не вытерпел. Не раздеваясь, не набросив даже халата, он, как был, в берете, плаще, отодвинул накрахмаленную девицу и прошел в дверь клиники. Дорогу в «бомбоубежище» он помнил.
Девица бежала за ним, шурша своими доспехами и возмущенно выкрикивая:
– Это безобразие… вы нарушаете… я сейчас вызову коменданта… позвоню в милицию!..
Мечетный упрямо шагал по коридору, шагал наобум, ибо и изнутри клиника стала неузнаваемой: все блестело и сверкало при лампах дневного света, звук шагов заглушало пластмассовое покрытие полов. Все было перепланировано, по-новому размещались палаты. В этой обновленной и тоже будто накрахмаленной клинике Мечетный ничего не узнавал, и скорее инстинкт, чем память, привел его к двери, на которой висела голубая табличка «Научный руководитель, академик В. А. Преображенский».
Дверь была тоже незнакомая. Но Мечетный открыл ее, открыл и остановился удивленно. «Бомбоубежище» оказалось в этой перестроенной клинике как бы заповедным уголком. Тут ничего не изменилось. На прежних местах стояли и письменный стол на львиных лапах, и цветы на окнах, и домашняя горка, за стеклом которой все так же поблескивали какие-то инструменты. И запах был тот же – пахло кофе и хорошим табаком. И акварели на стенах. Только они как-то поблекли, пожелтели.
Хозяин кабинета сидел у маленького, накрытого скатеркой столика и, по-видимому, завтракал. Опередив Мечетного, накрахмаленная девица бросилась к нему.
– Виталий Аркадьевич, я не виновата… Я ему говорила про наши правила. Этот гражданин сам…
При этом неожиданном вторжении хозяин даже выронил рюмочку с недоеденным яйцом. На лице его появилось гневное выражение, гнев быстро сменился удивлением и, наконец, радостью.
– Ба-ба-ба, кто пришел-то?.. Герой Одера… Постойте, постойте, как же ваша фамилия? – пророкотал бас хозяина кабинета.
– Мечетный.
– Да-да, именно, именно Мечетный. Ромео, да?.. Ромео без Джульетты?
Старик выскочил из-за стола, вырвал из-за воротничка заткнутую туда салфетку, отодвинул тарелку.
– Не шумите, Галя. Бесполезное дело. Капитан Мечетный нас с вами все равно не послушает. Не такой человек. Он первым через Одер на немецкую землю перепрыгнул… А вы ступайте, ступайте на свой пост…
– Но, Виталий Аркадьевич, наши же правила…
– Усвойте: правила существуют для человека, а не человек для правил. Мы с капитаном никогда не жили по правилам. Ведь так? – И строго: – Ступайте.
И когда накрахмаленная девица, недоуменно пожав плечами, скрылась за дверью, старик обнял Мечетного.
– Ну, садитесь. – Он показал на одно из старых кресел, стоявших перед письменным столом, а сам сел в такое же напротив. – Ну как глаз?.. О, глаз в отличном состоянии. Так какой же недуг вас ко мне привел?
– Никаких недугов, Виталий Аркадьевич, у меня нет. – Мечетный положил на стол тяжелые розы.
– Ну, а что же вас загнало в мое «бомбоубежище»? Сюда нынче попасть не так-то просто. Ну, рассказывайте: кто вы, что вы, где вы?..
