обрадовались. Наверное, не знали, куда идут, но к ним вернулась храбрость.
В рот им набивался песок. Набивался внутрь. Они кашляли. Кашляли все сильнее и сильнее.
Сколько времени, никто не знает. Сколько дней они шли, уставали, голодали, выживали. Если палило солнце, они сидели под кустами. Даже дремали.
Куда ни посмотри – никого.
В темноте вырванные руки, отрезанные головы и сломанные пальцы тенями покачивались на песке. Или на ветру.
Совсем незаметно ветер тоже начал свистеть. Словно желая их подбодрить.
Может быть, это свистел только ветер. Но они свистели в свисток. И слышали свист в ответ.
Две одинокие фигуры все шли и шли вперед, шли и шли. Она – девчушка, я – сестра.
Один раз высосали сок из какой-то травы. У девчушки белые потрескавшиеся губы.
Потом силы совсем кончились. Девчушка почти беззвучно спросила:
– Сестра, что мы сделали не так?
Я положила ее себе на колени. И стала поглаживать в тени кустарника. Рассказывала сказку.
– Жили-были раджа и цирюльник. Цирюльнику приказали постричь раджу. Когда он пришел, раджа сидел в тюрбане. Цирюльник размотал тюрбан. И увидел, что у раджи козьи уши. «Скажешь кому-нибудь – тебе смерть», – проревел раджа. Когда цирюльник вернулся домой, он от страха не проронил ни слова. Но заболел живот. Все сильнее. Разболелся так, что он слег. Что делать? Кое-как вышел из дома. Вокруг пустыня, никого, совсем никого. Потом он увидел дерево. Он побежал. Сказал дереву: «Вот послушай», – и рассказал ему про козьи уши раджи. И выздоровел. Но заболело дерево. Кто-то срубил его и сделал саранги. Однажды цирюльник услышал, как кто-то играет на саранги, и он поет: «Раджа – козоушка, раджа – козоушка». Девчушка засмеялась. «Козоушка, козоушка», – пропела она и уснула.
Я проснулась в госпитале военного лагеря. Жар. Зеленая мокрота. Кашель. Все тело – одна сплошная рана. Теперь мне не выжить.
Девчушки не было. Будда стоял рядом – на столе.
Потом выяснилось, что провели границу, я выжила, и опасность миновала.
17
Нежный песок, нежный ветер.
Песок летит по ветру.
Ветер раскачивает песок. Ветер укутывается в песок, как в одеяло.
Одеяло трепыхается.
Песок нежный. Слегка подпрыгивает на ветру.
В одеяло пробрались кролики. Под одеялом бегают кролики. Одеяло бегает вместе с ними. Только посмотри – бегущее по пустыне одеяло, в нем прыгают кролики, и все они гоняются за горизонтом.
История не заканчивается. Рассказывает новую историю. У тонко чувствующей женщины глубокие глаза. У девочки косички перевязаны лентами разного цвета. Бабочка уселась на самую высокую ветку. В пустыне взлетела одинокая птица.
Куда летит? Ищет прибежище. Отдыхает. Оглядывается по сторонам. Что-то поднимает. Сердце трепещет.
Свами закрывает глаза. Видит далекий звук. Слушает его тишину. Какой-то голос, какая-то мелодия, какое-то мерцание устроилось на далеком песчаном холме.
Что видно? Качнулся камень. Ветер поменял обличие. Взлетела бабочка. Дерево поцеловало ее в лоб. Раздался смех.
Так смейся.
Открой глаза. Что-нибудь видно? Ничего? Все равно смейся.
Потому что Интизар Хусейн сказал, что земля хватает и злится, деревья узнают, почва мстит.
Кисть задвигалась по картине Бхупена, история помчалась. То длинный прыжок со скоростью и ловкостью атлета, и уже опирается на голову, болтая в воздухе ногами. То качнется в сторону, и от каждого покачивания взлетает воспоминание, а в каждом воспоминании – новый виток, новый поворот.
Потом Кхакхар остановился. Остановил. Оставил мокрые растекшиеся краски. Здесь не все. Еще не все. Появится, когда появится, еще один прыжок.
То окно. Из которого Мама выпрыгнула и добралась до пустыни, чтобы создать историю. Куда отправилась потом, пока неизвестно. Жива ли, в объятиях ли бога, убили ли, или сама к нему отправилась, а что с Дочерью – все одни вопросы.
Последнее, что говорили, ее видели в каком-то автобусе рядом с Пешаваром. Автобус нарисовал некто Бхупен – все то же красочное изображение простых людей и их желаний.
Но случилась драма. В Хайбере.
18
Каждый день расследования чреват теми самыми коллизиями, которые бесконечно ввергают Хайбер в суматоху. На стуле сидит следователь. Перед ним стол, на котором лежат папки, паспорта, очки. С другой стороны – стул для Мамы, она то садится, то встает – как захочет. На соседнем стуле – Дочь. Дочь с покрытой головой. Мама – нет. Дочь – в испуге, следователь – в тупике. Мама в задоре.
Он спрашивает ее имя, говорит: «Чанда». Спрашивает про мужа, говорит: «Анвар». Спрашивает, где дом, поднимает пригоршню земли.
– Это кто? – показывает он на сидящую рядом Дочь.
– Моя мама, – смеется она. – А ты мой дедушка. Господи, сынок, ну разве не ясно, что это моя Дочь?
– Госпожа, пожалуйста, давайте четкие ответы.
– Сынок, а ты задавай четкие вопросы.
– Ваше имя?
– Думаешь, если будешь спрашивать одно и то же каждый день, я назову другое имя?
– В вашем паспорте написано… – Он пытается прочесть, но не может произнести.
– Умеешь читать? – спрашивает Мама.
– Где ваш дом?
– В этой земле.
– Ради всего святого оставьте эту землю в покое.
– Сынок, нельзя говорить, что оставляешь землю, земля обижается. – И, встав, она декламирует, как будто читает: – Твоя земля прокляла тебя. Дорогой мой друг, и земля умеет злословить. Вот если бы только в запале создания Пакистана нас не выкорчевывали и не забавлялись, разметывая семьи по сторонам.
– Сядьте, сядьте, – волнуется он и бросает сердитые взгляды.
– Читать обучен, но и этого не читал? Чем занимаешься вообще? Это Интизар Хусейн. «Море впереди».
– Госпожа. – Допрашивающий встает. Он понятия не имеет, что с ней делать и как.
– Вот скажи, – спрашивает она стоя, – Земля Интизара Сахиба, она чья? Скажи-скажи, сынок, он ваш или наш? Ты садись, сидя отвечай.
– Госпожа, вопросы задаю я.
– И отвечать тоже будешь ты.
– Вы, – мямлит он. Чем больше он волнуется, тем больше его губы вытягиваются вперед и становятся похожими на клюв. Кажется, на лице вместо рта начинает расти птица. Сначала показался крошечный кусочек клюва, потом рот раздулся и проклюнулась птица целиком, которая раздраженно выскакивает на каждое слово, произнесенное Мамой, этой странной новой женщиной. Вспорхнет – и что останется на месте рта? Лица подчиненных, стоящих рядом, хранят беспристрастность, но и они уже устали от этих ежедневных процедур, заставляющих кипеть их мозги.
– Ваш адрес?
– Ох, сынок, не знаешь, какой тут адрес? Эй, кто-нибудь, скажите ему. Ланди-Котал. Заброшенный гестхаус. Скворечник. Две пустые комнаты. Малюсенькая веранда. Дворик. И эти высоченные стены. Как будто не скворечник, а роскошный форт. Над стенами виднеется минарет мечети, а над ним – пядь хайберского неба.
– Госпожа, мы спрашиваем у
