с районного комитета партии.
– А сейчас там только разве дежурный. Все в тундре. Весна. Оленей перегоняют. Первый еще третьего дня уехал «на оленей»…
– Но мне надо устроиться с ночлегом.
– На ночлег я вас сейчас и отвезу. Хороший ночлег. Можно сказать, московский. И машину завтра дам. До Рыбного тут не очень далеко. Вон Ваня вас и отвезет. Не бросим, не бросим! В высоких широтах людей бросать не принято.
Должно быть, Трофимов уже успел рассказать капитану о цели путешествия Мечетного. Во всяком случае, этот загорелый сиплоголосый моряк явно проникся к нему симпатией и интересом.
Заполярный городок напоминал Мечетному молодые городки, рождавшиеся в последние годы во множестве в его родных краях. Да и город, где он теперь жил, город с высокими домами, троллейбусом, торговым центром и всякими учреждениями, приличествующими каждому новому советскому поселению, пять лет назад был таким же, как этот, – стандартные рубленые двухэтажные дома, улицы, едва намеченные строем этих домов, и конечно же огромная пустынная площадь, которую обступали такие же деревянные здания размером побольше, райком, райисполком, универмаг, книжный магазин, клуб, школа. Но в отличие от своих уральских сверстников, прочно стоявших на земле, заполярный городок этот был весь как бы на ходулях, и все коммунальные коммуникации – водопровод, канализация, газ – тянулись над землей на деревянных стойках, окутанные войлочными кожухами.
Машина остановилась около одного из таких стандартных домов.
– А Цишевский когда отбыл? – спросил Трофимов, мягко вываливаясь из машины и разминаясь с дороги.
– Недели две назад, – просипел капитан, поправляя на голове свою морскую фуражку.
– С семьей?
– Ну, конечно, с женой и детишками… У него полярный двухмесячный отпуск.
– И куда же?
– Да куда-то на юг, на Кавказ – в Сочи или Гагру. Теплой водичкой кости отпаривать.
– А то, что мы к нему без спросу, ничего?
– У нас, Александр Федорович, порядок прежний.
Вошли в подъезд, поднялись по лестнице. Капитан приподнялся на носки, откуда-то сверху, из щели в бревнах, извлек ключ и отпер дверь.
– Ну, как говорится, милости прошу от имени Цишевского.
Они оказались в современной и немаленькой квартире, обставленной новой мебелью. На столе под торшером лежала записка: «В холодильнике кое-что есть, не стесняйтесь. Радиолой прошу не баловаться».
– Ну вот мы и дома, – сказал Трофимов, стаскивая в прихожей свои полярные доспехи: бушлат, шапку и унты. – Здорово замерзли? Ничего, сейчас согреемся.
Он вышел, и сразу же электрическая печка, стоявшая в комнате, которая, вероятно, служила гостиной, стала интенсивно источать тепло.
– Как же это без хозяев… Вроде бы не полагается. – Мечетный все еще нерешительно топтался в прихожей.
– Вы где? В Арктике. Тут свои законы. Читали у Джека Лондона, как всякие там золотишники останавливались в попутных хижинах, где для них всегда были припасены дрова. Дров-то, видно, Цишевский не запас.
– Электричество электричеством, а за дровами сходить придется. Это мы сейчас и сделаем! – Но в дверях Трофимов столкнулся с маленькой женщиной в пестром байковом халатике.
– Александр Федорович, вы? – радостно воскликнула она. – А я слышу, у Цишевских ходят. Думаю, кто бы это такое пожаловал. Они уехали…
– Знаю, знаю, Зоенька, знаю. Мне в Ленинград звонили, приказали вам кланяться… А это вот Владимир Онуфриевич Мечетный, прилетел к нам судьбу искать…
– Вам тут ничего не нужно?
– Нет, нет, спасибо, не беспокойтесь. Здесь все на ходу. Закуска есть, а штопор и все, что к нему положено, с собой возим.
– Только если дрова сожжете, чур опять наколете.
– Непременно, а как же? Законы Арктики не забыты.
Маленькая женщина исчезла за дверью.
– Кто такая? – спросил Мечетный. Голос этой женщины своими инфантильными интонациями напомнил ему Анютин.
– Соседка. Жена механика с электростанции. Учительница.
Трофимов принес несколько охапок дров, ловко с одной спички затопил заледеневшую печь, принес из магазина всякой снеди. Полированный стол был тщательно застелен газетами. Квартира без хозяев, стол, накрытый газетами, поллитровка, извлеченная из рюкзака и тут же вспотевшая на столе, – все это напомнило Мечетному безыскусные гостевания в чужих квартирах, оставленных хозяевами во фронтовой полосе, и мысли его снова вернулись к Анюте. Она была где-то здесь, недалеко, рядом. От нее отделяли всего несколько часов езды. Хотелось, очень хотелось говорить об Анюте, порасспросить о ее житье-бытье, но полярники были увлечены своими делами, своими новостями, своими заботами, и просто неудобно было их перебивать.
После того, как бутылка опустела, капитан, который, как оказалось, вовсе и не был капитаном, а руководил большим заполярным портом, прервав разговор, сказал сам:
– Слышали, слышали мы об этой вашей симпатии. В газетах о ней писали. Действительно, лихая баба: школьников из ледяной полыньи вытащила.
– Вы ее знаете? – заволновался Мечетный, бросая на моряка благодарный взгляд.
– Знать не знаю, но наслышан… Они, геологи, тут уже второй сезон копаются и что-то такое, неназываемое, но весьма полезное нашли.
– А что в газете писали?
– Да уж и не помню подробностей, признаюсь, читал рассеянно. В эти дни у меня горячка на пристанях была, в самый ледостав это случилось. Уж потерпите как-нибудь, а завтра утром Ваня вас в Рыбачий доставит. Все и узнаете.
Трофимов зевнул, потянулся так, что затрещали кости, пошуровал в печке угли, закрыл трубу и, извинившись, направился в другую комнату.
– Пора и на покой, глухая ночь на дворе, – сказал он, открывая дверь, хотя в окно все так же светило белесое малокровное солнце. Только светило теперь в окно с другой стороны комнаты. Через минуту из спальни донесся богатырский храп. А моряк задавал вопросы, поощряя Мечетного к разговору.
– Не надоел я вам? – спросил Мечетный.
– Нет-нет, что вы! Так вы и не знаете, какова собой-то была эта ваша Анюта? Как же это все так?
– Так я ее видел только на фронте, но, признаться, не обращал на нее внимания, вот и не запомнил.
– Увидите, может, и не узнаете?
– Все может быть, все может быть!
– Да, ситуация… Я бы и сам с вами поехал. Очень захотелось мне ее повидать, да нельзя отлучаться, лед уже поголубел, вот-вот тронется. Работы невпроворот.
– Давно вы здесь?
– Давненько. После войны. Воевал на Севере. С флота сюда и пришел. Здесь он теперь, мой дом.
– И на Большую землю, как здесь у вас говорят, не ездите?
– Не к кому ездить.
– Вы женаты?
– Да как вам сказать…
И, отвечая на откровенность откровенностью, сиплоголосый этот человек рассказал Мечетному свою историю. Демобилизовавшись, вернулся в Мурманск к жене, ютившейся в довоенной маленькой комнатке. Завербовался в Арктику подкопить на домашнюю обстановку, на покупку кооперативной квартиры. Поднакопил, квартиру купил и обставил. Казалось бы, что еще? Но вдруг заболел болезнью, считавшейся неизлечимой. Почти лишился голоса. Врачи только вздыхали, давали уклончивые ответы, предписывали строгий режим, покой. А тут весна. Начиналась полярная навигация, пора, когда истинных полярников неудержимо тянет в высокие широты. Не стерпел. Плюнул на предписание врачей и уехал вот в этот самый город. И как это ни странно, к удивлению медиков, то ли полярный пронзительный морозный воздух, то ли нелегкое существование не вылечили, конечно, а приостановили болезнь. Только голос вот не вернулся. И теперь который год здесь, работает, командует большими делами, сипит, конечно, как паршивый гудок на старом катере, но ведь ему не петь арии Ленского, а для общения с портовым народом сипение не помеха.
– Даже и помогает в разговорах с такими вот молодцами, как ваши сегодняшние спутники.
– А как же семья? Жена, дети тут, с вами?
– А семьи нет! – Моряк сидел, задумчиво постукивая ногтями пальцев по крышке стола. – Жена мне сказала: всю войну я была хорошей солдаткой, а в мирное время не желаю. Не выдержу… Я на нее не в обиде. Понимаю. Не каждая женщина такое выдержит. – Моряк встал, надел свою фуражку, темную форменную шинель. – Ну вот и я вам свое рассказал. Поздно. Вернее, рано. Три утра. Увидите свою Анюту, передайте ей привет от старого кадрового бобыля. Ложитесь-ка спать, я сейчас вам окно зашторю.
Три утра! А за окном все так же светло, за окном жил день, круглосуточный весенний день Арктики.
29
Шофер Ваня, как и условились, разбудил Мечетного в девять часов.
Разбудив, он бросил на диван целый ворох меховой одежды.
– Вам начальник прислал.
Мечетный надел черный топорщившийся
