иногда подзывает его к телефону.
– Владимир Онуфриевич, вас супруга требует…
Да и сама Серафима. Сколько уж раз заводила разговор о том, что не пора ли им съехаться, хотя бы для удобства совместной работы. Но он резко встречал эти ее попытки. Он даже боялся, что их странный холодный роман, который он для себя научно определял как «симбиоз взаимополезных существ», станет браком, а Серафима превратится в жену. К чему нарушать равновесие их отношений, которое казалось ему устойчивым и вполне его удовлетворяло?
Так все-таки почему же, проживший уже половину жизни, он до сих пор не устроил эту жизнь, как все люди? Он никогда не горевал об этом. И в первый раз всерьез задумался лишь после того, как этот «полярный медведь» дал на это, должно быть, единственно правильный ответ: любить по-настоящему человеку дано один раз. Да-да, наверное, так и есть. Тут, в самолете, несущем его над далеким северным краем, он понял: Анюта, все ушло в Анюту! В последние годы он в сутолоке жизни и дел своих ее даже и не вспоминал.
Но, должно быть, подсознательно мерил всех женщин Анютиной меркой… Эх, только бы ее отыскать, увезти из этого пустого, холодного края!.. Вот тогда он, может быть, и заживет, как все люди.
С этой мыслью Мечетный уснул, а во сне он увидел Анюту в пушистой меховой парке, в унтах. Она шла по снегу ему навстречу, вытянув руки. Он знал, это Анюта, он различал даже кожаную аппликацию и вышивки по подолу парки, но лица не видел. Вместо лица в капюшоне парки вырисовывалось белое пятно. И все-таки это была Анюта, он это знал, и она шла ему навстречу.
Когда самолет, погасив скорость, коснулся колесами мерзлой земли и, подрагивая крыльями, побежал по не очень ровной посадочной площадке, Мечетный проснулся с ощущением большой радости. Ну да, скоро, может быть, сегодня или завтра или послезавтра он увидит Анюту уже не во сне!
В этом краю, куда авиалайнер доставил Мечетного за пять с половиной часов, было, должно быть, все необычно. Необычное начиналось уже на трапе. В белесом небе невысоко стояло бледное, будто пригвожденное к этому небу малокровное солнце. Кругом бело. Ничто не нарушает и не разнообразит этой девственной белизны, разве что посадочная полоса, выутюженная бульдозерами и разъезженная колесами отлетавших и приземлявшихся машин.
В дверях у трапа возвышалась, именно возвышалась Тамара. В своем складном синем мундире, хорошо обрисовывавшем ее фигуру, в форменной пилотке, надетой набок и едва державшейся на кипе волос, в белых перчатках, она мило улыбалась положенной по правилам Аэрофлота улыбкой, провожая пассажиров. Когда мимо нее очередью проходили протрезвевшие и притихшие «бичи», она и им отвесила такую же точно улыбку, и парень с транзистором, которого она столь энергично усадила в кресло, с опаской прошел мимо нее и уже снизу, с земли, крикнул:
– Летайте самолетами Аэрофлота – быстро, комфортабельно и удобно! – и, подмигнув, добавил уже издали: – Благодарю за внимание.
И встречающие, толпой подошедшие прямо к трапу, были необыкновенные. Молодую мамашу в маркизетовом платье с ребенком, погруженным в меховой кокон, встретил офицер. Тут же у трапа он набросил ей на плечи пушистую меховую шубку, надел ей на голову шапку и, получив от нее в подарок березовый веник и несколько тюльпанов, еще сохраняющих московскую свежесть, растроганно и благодарно поцеловал ее.
Парни в черных бушлатах из чертовой кожи прямо-таки повысыпали из самолета и, минуя трап, спрыгивали на землю с ловкостью обезьян. Соседа Мечетного, который был, по-видимому, в этих краях крупной фигурой, встретило несколько человек.
Они обнимали его, целовали со щеки на щеку, трясли ему руку так, будто хотели ее оторвать.
Еще в самолете Трофимов достал из рюкзака унты, шапку с длинными ушами и сразу стал похож на всех тех, кто его встречал. Он тут же вручил всем по венику, и один из встречавших, прижав к сердцу веник, растроганно проговорил:
– Не забыл нас, Александр Федорович: обычаев наших не забыл. А я тут как раз финскую сауну соорудил. Таких саун и у вас, в Ленинграде, нет. Такой температуркой угощу, сразу кило-два оставишь. Всласть попотеем вместе.
– Тянет она-то, тянет, Арктика, – сипел немолодой человек с костистым, будто состоящим из углов лицом, у которого на голове была старая морская фуражка с большим крабом. Все называли его капитаном…
Мечетный в своем щегольском плащике и берете одиноко и растерянно стоял у трапа. Военный вездеход увез молодую мамашу с младенцем. На грузовой полуторке уехали полярники. Кого-то умчала оленья упряжка, а Мечетный, о котором все позабыли, топтался с чемоданчиком в руке и, чтобы согреть уже замерзающие ноги, притоптывал в своих тонких туфлях, одинокий и странный среди этих загорелых тяжелым арктическим загаром людей, знавших и понимавших друг друга с полуслова, связанных делами или судьбой, он чувствовал себя белой вороной и не знал, что ему делать.
Но когда были произнесены все приветственные слова, закончился обмен поцелуями и звучными шлепками, Трофимов рекомендовал его встретившей компании:
– Мечетный, Владимир Онуфриевич Мечетный, герой Одера. В Арктике, как видите, салага. Прибыл с весьма деликатной миссией. Хороший человек, прошу любить и жаловать.
Крепко, очень крепко умели жать руку эти арктические люди. Последним подошел к нему костистый человек в морской фуражке с крабом, которого все называли капитаном, и надсадно просипел:
– Садитесь со мной, довезу.
– Мне бы, знаете ли, куда-нибудь в гостиницу или какое-то общежитие, что у вас тут есть для приезжих?
– Довезу куда надо, – сипел капитан и протянул Мечетному шапку и меховую куртку. – Оденьтесь, Арктика – старуха серьезная, шуток не любит.
– Но у вас же у самого?..
– Я не новичок, я с Арктикой на «ты», я здешний аборигенец, – сипел капитан.
– Аборигенец, аборигенец, – смеялся Трофимов, с трудом втиснувшийся в тот же вездеход. – У этого аборигенца судьба такая, какую и Джеку Лондону не доводилось описывать.
– Куда? – спросил шофер, молодой парень со смуглым плоским лицом и узкими раскосыми глазами.
– К Цишевскому, Ваня, к Цишевскому.
– Мне бы в гостиницу… Если, конечно, по пути, – деликатно попросил Мечетный.
– К Цишевскому! – даже не поглядев на него, повторил свое приказание капитан.
Они с Трофимовым оживленно разговаривали о каких-то непонятных Мечетному вещах, о ледовой обстановке, о ледоломе, который вот-вот может начаться на основных руслах дельты. Обсуждали весенние прогнозы погоды. Мечетный в разговоре участия не принимал. Он наклонился к слюдяному окошку машины и смотрел на странный, непривычный пейзаж. Вездеход шел на большой скорости по прочной снежной дороге, едва различимой на целине. Обогнали тех, кого Трофимов назвал «бичи». Они цепочкой тянулись по этой едва видимой тропе. Впереди шел парень с транзистором под мышкой. Приемник оглушительно ревел, возмущая снежную тишину Арктики.
– Раньше-то с гармошкой ходили, а теперь вон – электроника! – надсадно прохрипел капитан и скомандовал шоферу: – Ваня, притормози! – Высунувшись, он крикнул ребятам: – Давайте прямо в порт, к Щербакову.
– А какие деньги платить будешь, начальник?
– Хорошие деньги. Советский рубль.
– Сирот не обидите?
– Что же вы, меня не знаете?
– Знаем, знаем… А как у вас насчет пожевать?
– С голоду не помрете.
– А выпить?
– До начала навигации хватит… Трогай, Ваня! – Капитан усмехнулся: – Слетаются гуси-лебеди… Работать умеют, а вот настоящего пролетариата из них никак не сделаю, сплошные пережитки.
Поселок, который Мечетный представлял себе как скопление яранг, показался настоящим, хотя и своеобразным городком.
Двухэтажные бревенчатые дома стояли как бы на цыпочках, приподнятые над землей. «Вечная мерзлота», – догадался Мечетный. На снежной равнине тренировалась футбольная команда, обычно тренировалась, как, скажем, в Москве или в Киеве. Но футболки и трусы игроков были надеты поверх лыжных костюмов, а вратарь топтался у ворот в мягких собачьих унтах. Из большого и тоже приподнятого над землей на сваях здания выплеснула на улицу детвора. Мальчишки, как все мальчишки на земле, шумели, толкались, радуясь окончанию школьного дня. На большинстве были шубки, раскрасневшиеся от мороза лица выглядывали из меховых пушистых капюшонов. На перекрестке стоял милиционер, у которого поверх мундира была наброшена доха.
– К Цишевскому, Ваня, не забыл? – напомнил капитан, отрываясь от спора о ледовой обстановке этой весны.
– Александр Федорович, мне бы лучше прямо в райком, – попросил Мечетный, еще в Москве решивший начать поиски
