свою дочь навсегда, на всю вечность.
Из её ярости и скорби возникло это вечное место, расположенное за пределами смертной жизни, чтобы мать и дочь могли быть вместе всегда.
Но смертные не догадываются, что природа требует равновесия, и существование небесного мира требует также существования ада, который должен быть напитан и поддержан магией.
Мари не могла сделать этого, потому что тогда бы она оказалась скована тьмой и больше не смогла бы видеть свою дочь.
Тот, кто принёс жертву, кто связал себя с этим тёмным и вечным царством, чтобы обе могли быть вместе, — это тот, о ком ведьмы всегда забывают в своих историях:
отец.
Моё имя никогда не стоит рядом с именем Мари, хотя все её Дочери происходят от меня так же, как от неё.
Никто и никогда не рассказывал мою историю. Никто не должен знать, как я влюбился в богиню и любил её так, как никогда не полюблю никого другого. Никто не знает, что и она любила меня с той же безумной страстью, превышающей дозволенные любовь и саму природу, и что ради этого мы пошли против всего: законов, порядка и равновесия.
Любовь не должна быть наказанием.
Но для нас она им стала.
Богиня жизни.
Бог смерти.
Мать света и отец тьмы не должны были встретиться, но они встретились.
И дитя, что они зачали, стало отравленным даром: тем, что они любили больше всего, и тем, что причиняло им величайшие муки, ведь эта девочка родилась смертной и обрекла их на страдание.
Любовь к ребёнку, который рос и старел, становилась невыносимой болью, что усиливалась с каждым годом — вместе с нежностью, гордостью, привязанностью. И когда Эрио пришёл, чтобы забрать её, когда он вырвал её из наших бессмертных рук и обрёк на небытие, я понял, что лучше бы я умер сам, чем видеть, как Мари разрывает такая же агония.
И потому я отдал ей небо, отдал ей нашу дочь.
А сам…
Я остался здесь.
Чтобы ведьмы забыли меня. Чтобы моё имя было проклято. Чтобы никто не вспоминал отца…
И я начинаю уставать.
Глава 38
Одетт
Во второй день празднества продолжаются. Игры, танцы и языческие ритуалы, о которых я никогда прежде не слышала.
Но для некоторых война не прекращается.
Камилла уже привела соргинак в боевую готовность. Все ведьмы должны быть готовы к следующему наступлению. Как однажды сказала нам Кайя, лучше заранее подготовить заклинания, чтобы потом использовать их без необдуманных жертв.
Да, ни Ева, ни я не проходили обучение закону тройного воздаяния, не тренировались с молодыми ведьмами, нас не посвящали в тонкости платы за магию. Но мы наблюдали за тем, как колдуют соргинак, и кое-чему научились.
Кайя отвечает за оружие. Мы узнали, что она особенно искусна в работе с металлом и знает, как зачаровывать его, используя исключительно натуральные усилители. Энергия, высвобождающаяся во время ритуалов экаина, этому способствует.
Камилла также поручила работу ведьме из Лиобе, Эли. Она не владеет законом тройного воздаяния так, как остальные, но её отдали под руководство одной из соргинак, которая обучает и нас. Никто не возражает.
Ева и я помогаем лечить самых тяжёлых раненых. Зашиваем раны, восстанавливаем ткани и кости, а иногда даже сращиваем конечности, оторванные в бою. Но работать можем только по утрам, потому что потом нам нужно восстанавливать силы. Они понадобятся, когда мы пойдём возвращать Эреа.
— Ты о нём думаешь? — спрашивает Ева, стряхивая кровь с рук и наблюдая, как уносят воина, только что пришедшего в сознание и теперь не верящего, что у него снова есть нога, ещё недавно представлявшая собой окровавленную кашу из раздробленных костей и разорванного мяса.
Мне не нужно уточнять, о ком она говорит.
Элиан умер, потому что в Ордене не позволили вовремя ампутировать ему ногу. Без неё он перестал бы представлять ценность как Ворон, и они предпочли рискнуть. Когда же было принято решение, гангрена уже распространилась, и он умер в любом случае.
— Не могу перестать думать о том, как легко можно было бы его спасти, — шепчу я. — Возможно, он мог бы исцелиться сам, если бы находился в своей истинной форме.
— Мы не знали.
— Ты знала, разве нет? Тогда ты уже подозревала, на что способна, — говорю я, и боюсь, что это прозвучало как обвинение, потому что Ева слегка кривит губы.
— Фокусы, — бормочет она. — Я думала, что это просто фокусы. Мне и в голову не пришло бы, что я могу делать… — Она разводит руками, словно пытаясь объять необъятное. — Вот это.
Двое солдат поднимают носилки с очередным раненым. Теперь моя очередь.
— По крайней мере, ты была достаточно смелой, чтобы ослушаться, — говорю я с горечью. Кладу руки на исковерканную ногу, сломанную в нескольких местах. — Я же десять лет не смотрела в зеркало на своё настоящее лицо, потому что слишком боялась.
Кость срастается, рана затягивается, и раненого уносят, всё ещё без сознания.
— Это был не страх, Одетт. Это был контроль, манипуляция… Нам внушали, что мы должны быть благодарны, что Орден использует нас, иначе мы были бы обречены на смерть и попадание в Ад. Не знаю, как ты, но я… я боготворила Алию. Она внушала мне ужас, но… я её любила.
— А я Бреннана, — признаюсь, содрогнувшись.
— Мы не можем отменить то, что с нами сделали, — говорит она твёрдо, — но мы можем не дать им сделать то же самое с другими.
— Когда мы придём за ними… как думаешь, Вороны нас послушают?
— Возможно, некоторые из них, — размышляет она. — А если нет… ты же понимаешь, что нам придётся их убить, верно?
Я поворачиваюсь к ней.
— Мы не можем, Ева. Они такие же, как мы. Им тоже лгали.
Подходят с новым раненым, и она берётся за работу.
— И что, по-твоему, случится, когда мы скажем им правду, покажем, на что они способны, и они всё равно выберут не предавать тех, кто их вырастил? Что они сделают со своей силой? Нет уж. Я не собираюсь давать им шанс выяснить это.
Меня пробирает дрожь. Потому что… она права.
— Мы продумaем, как это сделать, но убивать их нельзя, — отвечаю я.
— Продумаем — соглашается она, — но готовиться будем к худшему.
К нам подходит ещё один раненый — на этот раз юноша, который передвигается сам, его рука зафиксирована в перевязи. С ним приходит Эдит.
— Ничего серьёзного, но он командует одним из отрядов, которые нам нужны для осады, — сообщает Эдит без приветствия. — Он
