class="p">Ева, стоящая совсем рядом, тактично отступает, оставляя мне пространство.
— Я так и думала, что она это сделает. — Я наблюдаю за её реакцией, но на лице Эдит ничего, что выдало бы её мнение о моей личности, о том, что я сделала с Лирой.
— Она сбежала. Стоило стражникам отвернуться, как она тут же побежала искать Кириана. С тех пор как нас вывезли из Армиры, она не переставала говорить, что мы должны встретиться с ним, и в конце концов устала ждать. — Волки продолжают танцевать вокруг костра. Барабан не смолкает, но к нему присоединяются другие инструменты, и всё больше людей вливается в круг. — Вы с Кирианом так похожи. А я больше напоминала Тристана.
Я сглатываю.
— Вашего старшего брата, — тихо произношу я, но это звучит скорее как вопрос.
— Прямолинейный и строгий. Такой же благородный, как был наш отец, но не знавший полутонов. Он отказался склониться перед Львами, и они убили его за это.
— Мне жаль.
— Я не хочу потерять ещё одного брата, — говорит она, пристально глядя на меня карими глазами, отражающими отблески огня. — Кириан может быть импульсивным и прекрасно чувствовать себя в хаосе, но ему тоже сложно видеть полутона, когда речь идёт о том, что ему дорого.
— Ты говоришь об Эреа?
Эдит слегка улыбается, но не настолько, чтобы эта улыбка дошла до глаз.
— Когда придёт момент, не дай ему быть благородным. Ты ведь умеешь разбираться в полумерах, да?
Умею ли? Я не так в этом уверена. Стоит мне закрыть глаза, и я вижу, как тела падают на поле боя. Я вспоминаю разговор с Кирианом после того, как обратила Дерика в красный туман, и говорю себе, что эти смерти спасут множество жизней, но чувство вины никуда не уходит.
Я выросла с мыслью, что ради Ордена оправдано всё. Кто-то мог бы подумать, что мне легко давалась этакая безжалостность во имя высшей цели… Но раньше я слишком ошибалась в том, что есть зло и что есть добро. И теперь я не могу не задаваться вопросом: стоит ли всё это жертв? Можно ли хоть чем-то оправдать столько смертей?
Даже сила, использованная во благо, может быть чудовищной.
Я знаю это лучше, чем кто-либо.
Эдит не ждёт от меня ответа. Она даже не требует обещаний. Просто вновь смотрит на костёр, на пляску перед ним. Потом указывает на что-то по ту сторону огня, среди собравшихся, и я замечаю знакомые черты Арлана, такие похожие на Лирины. Он наблюдает за происходящим с любопытством.
— У тебя тоже был брат, хоть ненадолго, верно?
Я сглатываю.
На протяжении многих лет мы изучали его, готовились к этой связи, которая не выглядела ни тёплой, ни заботливой. Всё изменилось, когда Арлан исчез. Лиру учили, что она должна чувствовать стыд, а может, даже страх: страх, что её могут связать с предателем короны.
— Я не успела его узнать.
— Но он знал Лиру. Сегодня он спрашивал меня о ней. Хотел узнать, говорили ли мы, что я думаю обо всём этом, о её роли в революции.
— Он не доверяет? — уточняю я.
— Думаю, он так рад переменам в сестре, что просто не может в это поверить.
— И он не ошибается, — признаю я, ощущая укол вины.
— Кириан сказал мне, что вы не можете рассказать ему правду. Не сейчас, пока у него есть связь с королём Нумы и война продолжается.
— Нет. Не можем.
Некоторые из Волков отделяются от общего круга, хватают за руки тех, кто просто наблюдает, и утягивают их в танец.
— Он был всего лишь ребёнком, когда потерял родителей, и оставался ребёнком, когда потерял сестру, которая его отвергла. — Она делает паузу, задумчиво. — По крайней мере, у Кириана, Авроры и меня всегда были друг друга.
Что-то внутри меня сжимается. Я понимаю. Я знаю, что значит иметь кого-то, кто удерживает тебя от тьмы, а затем потерять его. Я там была. Это случилось со мной, когда я потеряла ребят Бреннана.
Я не говорю ничего. И не нужно. Эдит смотрит на меня в последний раз, прежде чем скрыться в толпе.
— Помни про полутона, — говорит она на прощание, а затем исчезает.
Я пробираюсь через людей, обходя костёр с другой стороны. Арлан замечает меня ещё до того, как я подхожу, следит за каждым моим шагом, но не двигается и не отводит взгляда.
Я останавливаюсь перед ним. За моей спиной звучит барабан, задавая дикий, хаотичный ритм.
— Меня зовут Одетт, — представляюсь я.
— Знаю. Ты ведьма, которая убила того капитана.
Я чуть улыбаюсь.
— А ты — тот, кто спас Волков от резни.
Он выглядит немного удивлённым.
— Арлан, — произносит он.
— Рада познакомиться, Арлан.
Чувствую, как меня кто-то хватает за запястье, и оборачиваюсь вовремя, чтобы увидеть одного из танцоров в маске, который настойчиво тянет меня за собой. Маска деревянная, тяжёлая и грубоватая, вырезанная и расписанная наскоро, что придаёт ей ещё более первобытный вид, в полной гармонии с праздником и ритмом танца.
Я уже собираюсь отказаться, но затем оборачиваюсь к Арлану, протягиваю ему руку — и прежде чем он успевает что-то сказать, Волк утягивает нас обоих в пляску.
Суровое выражение лица сменяется удивлением: приподнятые брови, чуть приоткрытые губы… но он не отдёргивает руку и не отказывается от танца, когда мы сливаемся с остальными фигурами, движущимися в свете костра.
Наказание
Ведьмы, ведущие свой род от Мари, носят её имя с гордостью:
Дочь Мари.
Из поколения в поколение они передают предание о том, что их магия не знает границ, потому что первая из них, Первая Дочь, была так любима богиней всех богов, что та не поставила никаких преград в её силе.
Говорят, что богиня была молодой матерью, ослеплённой любовью, и что это дитя она любила, как никого прежде и никого после.
Легенда гласит, что, несмотря на волю богини, девочка, обладавшая силой штормов, огня, земли и моря, родилась смертной, соединилась с человеком, родила трёх детей, наделённых той же силой, и умерла в старости.
Соргинак передают эту историю с гордостью, как часть своего наследия. Они забыли об утрате и разорении. А может, люди, пересказывавшие сказание, просто не знали об этой части. Они не были свидетелями страданий матери. Они не чувствовали, как разломалась сама реальность, когда Мари увидела смерть своей дочери.
Из той потери, из той бездонной боли родилось небо, то, что смертные теперь называют обителью богини. Прежде там не было ничего, но Мари обезумела при мысли о том, что потеряет
