Она посадила малыша на колени, и он стал задыхаться. Она сказала ему:
— Ку-ку!..
Затем пободала его двумя пальцами.
Выполнив всё это, она сняла его с колен, зачем-то посмотрела на свои руки и сразу же забыла о малыше. А он посмотрел на гостью и сказал просто, небрежно, но достаточно зло:
— Вы — сундуки!..
Что за странное ругательство!
Где малыш его только подхватил?
Но надо признать, что он всё же был вежлив. Он обратился к гостье на «вы».
Кире сказали:
— Выйди из комнаты, скверный мальчишка…
Он вышел.
И сразу же постучал в дверь к Ивану Яковлевичу, соседу. Вошел он с виноватым лицом. Возможно, притворялся. Возможно, играл. С детьми это бывает. Кира с первых же слов признался:
— Я нагрубил…
— Как же так, малыш?
— Я сказал грубость…
— Ах, как нехорошо!
— Я нечаянно…
Когда он сделает что-нибудь недозволенное, он обязательно произносит это магическое слово: нечаянно.
Даже тогда, когда только собирается сделать недозволенное:
— Я сейчас возьму папину пластинку… нечаянно.
Пластинки ему строго-настрого запрещено брать. Ими распоряжается только папа.
Затем малыш рассказывает Ивану Яковлевичу о плохом мальчике Юре. Это очень плохой мальчик. Он делает всё, что не разрешено делать. Он плохо ест. Он сам заводит проигрыватель. Он сломал пластинку. Ах, какой плохой мальчик, этот Юра! Плохой, очень плохой. Не хочет пить рыбий жир…
Мальчик этот — выдуманный.
Кира его сочинил.
И надо думать, что он ему несколько завидует, этому выдуманному Юре. Как много он, Юра, может себе позволить безнаказанно.
Затем малыш поет песню, в которой есть такая строка:
«Мы смерти смотрели в лицо»…
Это вызывает улыбку, когда четырехлетний малыш поет слова о смерти, которой он смотрел в лицо.
Затем малыш говорит Ивану Яковлевичу:
— Вы отдыхайте, а я пойду… Я вам не буду мешать…
И уходит.
Но Иван Яковлевич не собирается отдыхать. Он тоже уходит. Спускается по лестнице с третьего этажа. В нише у входной двери он видит мальчика несколько постарше малыша. Мальчик прячется. Должно быть, идет игра в прятки.
С каждым годом в доме всё больше и больше малышей. Их всё больше и больше во дворе, в детских садах, в стране. Они растут.
«Смотри, — говорит самому себе Иван Яковлевич, выйдя во двор, — вот этот уже пошел в школу, а вот эту я что-то не помню…»
«Как же ты не помнишь, — укоряет он себя, — ты же сам говорил, что она сорвиголова, любому мальчику под стать. Она выросла, вот в чем дело… Она выросла… Она совсем большая… Вот в чем дело…»
«А чего ты хотел? Ведь они растут…»
Так Иван Яковлевич разговаривает сам с собой. Только он сам слышит себя:
«Как это хорошо, что кругом дети, что они растут, становятся взрослыми. А детей всё-таки не становится меньше. Без них было бы очень плохо».
Действительно, как же без малыша?
С ним светлее.
Вот это малыш так малыш! Сумел же он прорваться в жизнь. И как он закричал при этом от боли, стеснившей его маленькую грудь, и от радости, проникшей в него с первым глотком воздуха этого мира.
И вот — растет.
Как-то даже не замечаешь, как быстро он растет, как меняется, как много он уже знает слов.
Иногда кажется, что он только-только родился, что вчера его еще не было.
И вдруг видишь — он большой.
То он шагал за тобой след в след, боялся выпустить из своих ручонок твою руку.
И вдруг вырвался, забежал вперед, бежит, не оглядывается, не хочет больше «след в след», ищет чего-то своего.
Он всё же — только малыш, не больше чем малыш. Но его не следует недооценивать. С ним уже нельзя только играть, только шутить, только посмеиваться. Нельзя.
Зовешь его к себе, зовешь поиграть, а он:
— Давай лучше поговорим…
Это не надолго. Надолго его не хватит. Он всё же еще только малыш. Но он уже рвется в свое «завтра». Какое оно будет, его «завтра»? Об этом нельзя не думать.
Диалектика воспитания
«ПОБЕЙ БАБУШКУ…»
В педагогике — и в школьной и в семейной — часто сталкиваешься с убежденными сторонниками одной какой-нибудь истины. И звучит эта истина столь привлекательно, столь благородно, что почти невозможно ее оспаривать.
К примеру: детство должно быть счастливым.
Конечно, счастливым!
Всё дело, однако, в том, как следует понимать эти прекрасные слова.
В воспоминаниях взрослого ушедшее детство чаще всего представляется счастливым, хотя, несомненно, было в нем немало огорчений. Но всё просеялось сквозь волшебное сито времени и преобразилось, — оглядываясь на прошлое, мы говорим о чудесной, невозвратимой поре!
Правильно, что детство наших, сыновей и дочерей должно быть счастливее нашего. Но часто говорят о детстве, освобожденном от всяких забот, от всяких трудностей. Воспитание в этом случае понимают односторонне.
Ребенок мил даже в своих капризах — маленький, забавный, свой.
— Побей бабушку…
Маленькая теплая ладошка бьет бабушку по лицу. Бабушке не больно. Она ловит ладошку губами, целует. Малыш смеется. Все рады.
Но ведь ручка всё крепнет.
Когда и как остановить маленького? Ведь ему нравится эта игра. Что он понимает?
И игра затягивается.
Бабушке уже не смешно, не радостно. Ей больно и грустно. А маленький всё продолжает бить, если не кулачком, то словами, вздорными капризами. Ребенок уже привык к определенному стилю отношений, привык к тому, что ему всё позволено.
— Дай! Хочу!
Когда ребенок мал, его желания легко удовлетворить даже в семье с небольшим достатком. Зачем, в самом деле, огорчать? И много ли он просит?
Бывает, что выполнить его желание не только нельзя — вредно. Но ребенок плачет. И кто-нибудь в семье не выдержит:
— Да дайте ему, что связались с маленьким?
Даже поговорка есть: «Чем бы дитя ни тешилось…»
И вот маленький одержал победу над взрослыми, он укрепился в своей власти над ними, он приобрел некоторый опыт. Взрослые, не замечая того, перестают направлять его поведение. Оставаясь старшими по возрасту, они перестали быть старшими по положению в семье. И как трудно затем произнести простое и необходимое слово: «Нельзя!» Произнести его так, чтобы оно подействовало, удержало.
…Детство должно быть счастливым.
В некоторых семьях родители говорят с гордостью: «Мы для своего ничего не жалеем…»
Но в этом ли счастье ребенка? У него есть как будто всё: кров, пища, игрушки. У него есть любящие родители. У него только нет воспитателей. А они ему
