нужнее всего.
Умиление — плохой советчик в воспитании. Часто бывает так, что через какое-то время, когда у ребенка кончается раннее детство, умиление переходит у родителей в стойкое раздражение. Малыш развлекал даже своими капризами. Он стал постарше и раздражает даже своими справедливыми требованиями. Тогда по любому поводу раздается:
— Отстань! Надоел!..
Это другая крайность. Раньше всё оправдывалось возрастом, — мал еще. Затем уже никаких оправданий, — распустился.
И возникает утомляющая обе стороны постоянная война. Игра с ребенком кончилась.
Но бывает — увы! — что игра продолжается и тогда, когда у сына пробиваются усики.
…В девятом классе учится Володя Ершов. Грубый, развязный, он часто оскорбляет учителей. Особенно тяжко переживает это учительница немецкого языка. Молодая, недавно пришедшая в школу учительница сказала классному руководителю:
— Нужно вызвать мать Ершова, поговорить с ней.
— Володя запретил своей матери приходить в школу, — ответил классный руководитель.
Итак, в этой семье не мать разрешает и запрещает, а сын, Володя. Так сложились отношения. Но отношения сами не складываются. Отношения создают. Точнее — отношения воспитывают.
В сущности, самой важной задачей воспитания и является воспитание правильных отношений между ребенком и окружающим его миром, людьми.
…В трамвай входит женщина с сыном-подростком. Ему лет тринадцать, не меньше. В этом возрасте можно гонять несколько часов футбольный мяч по полю и не чувствовать усталости.
Пожилой человек встал, чтобы уступить место матери, — она немолода, у нее такой утомленный вид. Сел на освободившееся место сын. Возмущенный пассажир говорит:
— Я освободил место не для тебя, а для твоей матери. Встань, пожалуйста!
И обращается к женщине:
— Как же это так, сын садится, а вы стоите?
— Я не устала, — отвечает мать. — Пусть посидит, нам далеко ехать…
Сын так и не встал, — спокойный, равнодушный, презрительно поглядывающий на окружающих.
— Я мать, — говорит женщина, — я лучше знаю…
Она злится, когда ей говорят, что она неправа.
— Вы меня не учите! Своих воспитывайте!
Она — мать, любящая мать. Но она не воспитательница.
Другая сцена. В троллейбус вошла молодая женщина с девочкой лет четырех. Девочка сразу же потянулась к первому месту, которое привыкла считать своим. Сидевший на этом месте пассажир хотел встать. Но мать его остановила:
— Сидите, сидите, пожалуйста. Спасибо!
Девочка насупилась, вот-вот заплачет.
— Хочу смотреть в окошко!
Но мать не сдалась.
— Потерпи, — сказала она. — Мы скоро выходим.
Когда женщина с ребенком вышла, наблюдавшие за ними пассажиры троллейбуса видели, как девочка заулыбалась в ответ на сказанное матерью, должно быть, ласковое слово.
Разве эта мать не любит своего ребенка?
Разве она неверно представляет себе, что такое счастливое детство?
БЕДА НАТАШИ
Не произошло ничего такого, что могло бы вызвать опасения у родителей Наташи, заставить их в чем-то усомниться.
В самом деле, надо ли было придавать значение словам соседа, когда он о пятилетней Наташе сказал:
— Видите, ей уже трудно с людьми…
Наташа — позднее дитя. Она родилась, когда родителям было за сорок и они уже отчаялись иметь ребенка.
Дитя открыло глаза, и они оказались голубыми. Оно шевельнуло пальчиками, и это было чудом. Улыбнулось, сказало что-то, и это было откровением. Каждый день приносил нечто новое, был полон событиями. И каждое событие было связано с ней, маленькой Наташей.
Отец, преподаватель военной академии, торопился после работы домой. Мать не любила уходить из дому.
В этой семье всё принадлежало девочке: мать, отец, вещи. Даже солнечный луч, скользнувший в окно.
Был один случай, когда отец Наташи сказал дочке:
— Нельзя, Татуся, нельзя!
Девочка тащила с его письменного стола очень нужную бумагу.
— Нельзя, милая, — сказал отец, — это не простая бумага, это — документ.
Наташа впервые услышала слово «нельзя». Оно ей не понравилось. Она заплакала.
Что же это такое, в самом деле, то всё можно, И вдруг — нельзя!
Отец ловко подменил документ чистым листом бумаги.
Смеясь, рассказывал он потом матери, как ему удалось обмануть маленькую дочку и унять ее слёзы. Вера Степановна, мать, тоже смеялась.
— Железный характер, — сказал отец.
— Во всяком случае, достаточно активный, — подтвердила мать. — Попробуй ей в чем-нибудь отказать.
И то, что Наташе невозможно ни в чем отказать, их радовало.
В большом дворе жильцы разбили для своих детишек садик. Всё получилось очень удачно. Тоненькие, нежные деревца прижились, и никто не сломал ни одного прутика. Сад был огорожен кустами, как зеленой стеной. Были в этом садике и ящик с песком, и грибок, под которым можно было спрятаться во время дождя.
Пришел день, когда Наташе стало скучно в комнатах, ее потянуло к другим детям. Детишек было много в дворовом садике, таких же маленьких девочек и мальчиков, затевавших шумные и веселые игры.
Первый выход в большой мир!
Но этот столь заманчивый мир других мальчиков и девочек не принял ее.
Горько плачет Наташа. Если даже не побили, а лишь толкнули разок, повернулись спиной, — всё равно больно.
Что произошло?
Как всё это просто и понятно. Папа и мама всегда признавали ее превосходство. А эти мальчики и девочки не захотели.
Папа и мама радостно шли навстречу каждому ее желанию, каждому капризу. А эти не захотели.
В большом мире Наташа не смогла сразу стать другой. Она попробовала тянуть к себе всё, что ей нравилось. Ей не дали. С какой стати, в самом деле? Тут у всех такие же права, как у нее.
Тогда Наташа стала топать ногами.
— Дай!..
И получилось так, что кто-то ее ударил, кто-то оттолкнул плечом. А затем отвернулись, как будто ее и нет с ними.
Наташа бежит через весь двор к своей лестнице, к своей двери, к своей маме. Плач ее по мере приближения ко всему этому своему — лестнице, двери, маме — становится всё громче и горше.
Навстречу ей мама:
— Что с тобой, Ташенька, что с тобой, родная?
И утешает:
— Я же тебе говорила, что это плохие девочки и мальчики, не надо с ними играть…
Огорченная Вера Степановна гневно кричит на играющих в садике детей, грозит им.
Они не отвечают, они разбегаются веселой стайкой, будто продолжают игру. Бегут с таким отчаянным визгом, что и Наташа рада бы бежать вместе с ними. И Наташа, Ташенька, плачет еще громче, еще горше, но уже не потому, что ее обидели, а потому, что ей хочется к этим мальчикам и девочкам.
Вероятно, самое правильное — вернуться. Ну поссорились, ну поплакала, а затем, смотришь, и подружились.
Но мать уводит ее всё дальше и дальше, всё настойчивее повторяет, что дети в садике плохие, невоспитанные,
