исчез за дверью.
9
Вечер. Андрей вернулся с работы. Позвал Костю, позвал Олю. Никого. Неужели спят или вышли прогуляться? На обеденном столе белый квадратик. Похоже, записка, но зачем? Можно было и эсэмэской.
Андрей берёт записку. Читает. Ещё раз читает. И ещё, и ещё, и ещё. Он перечитывает её, оглядываясь по сторонам, затем снова перечитывает.
Дрожащими руками он набирает Олин номер, но в ответ незнакомый голос вторит: «Абонент недоступен, оставьте сообщение после сигнала или перезвоните позднее…»
Голова Андрея повисает. В груди горит. Мышцы сокращаются от безутешных всхлипов. В красивой квартире стонет мужчина, и нет покоя ему. Ну как так?
Кирилл Комаров
Анисья
Иллюстрация Екатерины Ковалевской
– Не пойду. Ни за что не пойду, – повторял Глобычев, твёрдо зная, что пойдёт. Он уже почти не рассчитывал закончить «Водовороты времени», но хотя бы рассказ, жалкий рассказ он заполучить хотел. А для этого нужна была идея. Нет, не чеховская, конечно, сейчас не до хорошего. Так – Ремарк. Поковыряться в тщедушном сюжете, разогнать клавиатуру. А потом… О, потом можно и замахнуться… Как раньше… Писать ночью, редактировать днём, забывая про еду и гигиену. Но идеи не случалось, и гигиена торжествовала.
Глобычев давно поужинал и уже лёг. Он знал, что всё равно придётся встать и одеться, чтобы пойти, но лёг. Сон мог стать его единственным защитником, но даже не приблизился к нему. Глобычев пытался думать о чём-нибудь толковом, приятном. Он вспомнил, как сильно, хорошо писал когда-то, как три года назад задумал «Водовороты времени» – новаторскую полупоэтическую драму, в которой главы должны были чередоваться: одна в стихах, другая в прозе. Заканчивалось всё поэтическим протостихотворением «Эпиложный финал». Заканчивалось… Закончиться «Водовороты времени» могли бы при условии хоть какого-то начала. А начало вместе с идеей обитало в далёкой безыдейной эмиграции…
Одеяло жгло, подушка выталкивала голову из постели. Глобычев резко встал и ударил подушку ногой сверху. Потом нервно и торопливо принялся одеваться. Тёплые серые брюки, обширный свитер. Он не взял ни телефона, ни зажигалки, ни сигарет. Уже стоя одетый в прихожей, он зло сказал:
– Ну и что? Да, пойду.
В лифте он понял, что забыл сигареты, и разозлился, но не очень. Там, куда он шёл, сигарет и вина было вдоволь.
Дорога занимала минут десять, в этом отношении Глобычеву повезло: некоторым приходилось ехать на такси или нетерпеливо бежать от метро. Полы его длинного пальто, насаженного на длинную фигуру, развевались на ветру. Было очень холодно, но Глобычеву было жарко. Как-то после одного из таких ночных путешествий он долго лежал с температурой, но, поднявшись, соорудил целый рассказ, а значит – болезнь перенёс не зря. В этом смысле у Анисьи было без обмана. Она дарила мимолётное счастье всем отчаявшимся писателям, как безнадёжным пьяницам, мечущимся в литературном похмелье.
Глобычев вышел на трамвайные пути и пошёл параллельно им. Уже показался знакомый полуразрушенный забор из бетона. Глобычев прикинул, уместно ли побежать, но лишь прибавил шаг. Он перелез через забор и, раздвигая ветки деревьев, вышел к небольшому строению. Тут уже стояло человек тридцать – худых, с испорченными бессонницей лицами. Глобычев знал многих из них – писателей на самом дне сочинительского ведра. Другие сюда и не ходили. Он сам впервые появился здесь чуть больше двух лет назад, когда «Водовороты времени» вместо радости стали тяжёлой каменной ношей. Его привёл сюда Рыжиков, драматург, который благодаря Анисье написал целую пьесу – «Песок под колёсами».
– Привет, – поздоровался Рыжиков.
– Привет. Ещё не пускают?
– Нет, сегодня что-то задерживают.
Глобычев пожал руки всем, даже тем, кого не знал. Тут все были вроде знакомых, друзей, познающих и познаваемых в беде. Ему сразу дали сигарету, налили коньяка в податливый пластиковый стаканчик, внесли в список. Он выпил, закурил, поднял воротник пальто и затянул потуже шарф. В окошке домика горел тусклый свет, но, как обычно, за плотной шторой ничего не было видно.
К Глобычеву подошёл с бутылкой фантаст Тутаев из Казани.
– Ого, – удивился Глобычев, – давно ты здесь?
– Неделю.
– Чего не позвонил?
– Не знаю… Каждую ночь хожу сюда. Но всё мимо. То жанр не мой, то сюжет. Измучился. «Айдар» не движется совсем. – Тутаев писал космическую сагу «Айдар. Забытый на Деймосе». – Всю неделю пью. Давай стаканчик.
У Тутаева был самогон. А вместо сигарет – самокрутки. Глобычев хлопнул его по плечу и оставил наедине с «Айдаром». Минут через пятнадцать он согрелся и немного поел. Обычно открывали в час, но люди приходили с первыми сумерками, поэтому несли еду и питьё.
Глобычев знал, а если бы и не знал, то догадался, что к Анисье приходили в крайнем случае. Да они себя так и называли – крайние люди. Все они пробовали многое: спиртное, церковное, женское. А когда не помогало – шли сюда: тот же Тутаев до «Айдара» написал от восьми до одиннадцати книг (смотря как считать). И испытать это фантастическое упоение ему – и остальным – мечталось снова.
Наконец в половине второго из двери вышел человек, маленький и сонный. Никто не знал, кем он приходится Анисье, однако именно он каждый раз открывал дверь, чтобы забрать сегодняшний список.
(Говорили, что он «задолжал» Анисье так сильно, что навсегда остался у неё в услужении. А ещё – что он единственный, кто в состоянии удовлетворить её как женщину.)
На снегу лежал треугольничек света, а человечек щурился, разбирая фамилии.
– Так, – сказал он, – сегодня двадцать восемь человек. Больше не занимать, список окончательный.
И он ушёл внутрь.
Из-за деревьев появился сценарист Маленко. Он торопился.
– Успел? Успел? – не здороваясь, выкрикнул он. Никто не хотел сообщать дурные вести.
– Опоздал, – сказал Тутаев: самогон его был крепкий, домашний, и Тутаев теперь не сильно церемонился.
Маленко подошёл ближе.
– Как? Как же так? – чуть не плача зашептал он. – Проклятый таксист. Двадцать минут, двадцать минут.
Все расступились, и Маленко сел прямо в снег, прислонившись к домику спиной.
– Мне через месяц сценарий сдавать, – сказал он, подняв голову. Всё-таки слёзы полились из его глаз. – У меня только первая локация придумана.
К нему потянулись сочувствующие руки.
– Выпей, покури.
Маленко выпил и стал курить, глядя вниз на снег. Человечек снова открыл дверь:
– Все, кто по списку, заходите.
Писатели молча стали заходить. Маленко с тоской смотрел вслед. Дверь закрылась.
Внутри было светло, но не слишком. Посетители могли видеть лишь одну маленькую комнату, на треть перегороженную занавеской. Слева была ещё дверь: куда она вела, никто не знал.
