Наверное, человечек уходил и приходил через неё. Полупьяные, печальные стояли они, сгрудившись.
– Правила все помнят? Анисья называет имя, быстро подходим к столу, получаем подсказку, читаем вслух, уходим назад. Если не повезло, бросаем бумагу вот сюда. Когда все получили подсказку, быстро выходим и до следующего раза здесь не показываемся. Следующий раз – в пятницу восьмого числа.
– А почему такой перерыв? – спросили из толпы.
– Итак, всё понятно? – переспросил человечек, игнорируя вопрос.
– Понятно.
– Давайте быстро клятву. Клянусь всегда помнить, кому я обязан своим литературным ренессансом, и никогда в душе своей не заявлять прав на написанное мной. Клянусь приводить сюда братьев своих, кого постигло такое же разочарование. Также клянусь упоминать имя Анисьи в каждом своём произведении, будь то рассказ жалкий или роман тысячетомный, отныне и ныне, и присно, и во веки веков.
И двадцать восемь человек негромко сказали:
– Клянусь!
Человечек отдёрнул занавеску, все напряглись в ожидании и надежде.
За занавеской стоял низкий стол, а за ним на стене сидела Анисья – огромная и безобразная самка паука, из тех, что называют мизгирями. Её восемь глаз безучастно наблюдали за собравшимися. Покрытое кудрями туловище достигало в длину двух метров и содрогалось каждый раз, когда она отправляла в пасть очередную порцию пищи. На столике перед ней стояло две больших плошки с её любимыми лакомствами: жареными жужелицами и изорванным экземпляром «Трёх товарищей» с иллюстрациями. Она сидела головогрудью вниз, поочерёдно запуская мохнатую лапу в плошки, наслаждаясь унижением Глобычева и других. Как же омерзительна была Анисья, как же притягательна она была. Скольким писателям даровала она надежду на воскрешение. Скольких погубила она…
Прямо в центре отвратительного брюшка у Анисьи находилось отверстие, похожее на анальное. Но только растревоженное, готовое к немедленному опорожнению. Если бы не тонкие перепачканные волосы вокруг, оно смотрелось бы ещё ужаснее. Человечек шагнул к Анисье, и она остановила движение хелицер. Лапой она могла легко дотянуться до любого из присутствующих и уничтожить его, никто не успел бы даже закричать, кинуться прочь.
Человечек взял со стола список и начал называть фамилии.
– Тутаев.
Тутаев отделился от толпы. В дрожащем молчании все смотрели то на Анисью, то на него. Сколько раз они видели это: лотерею, в которой разыгрывалось писательское счастье… Оторваться было невозможно.
Анисья подобралась, сжалась точно пружина. Анальное отверстие превратилось в крохотную точку. Затем оно мгновенно раскрылось, плюнув, и в руках у Тутаева оказался скомканный и покрытый мутновато-белой слизью лист бумаги. Он торопливо развернул его. Все смотрели: повезло? нет?
– «Лето в шкафу», детская повесть, – разочарованно прочитал Тутаев. – Чёрт, чёрт.
Не дочитав, он бросил бумагу в бак, стоявший у стола. Вытирая слизь о пальто, вернулся на место.
Мимо.
Так часто бывало. Это значило, что писатель придёт в следующий раз. Или попробует писать сам…
– Горлов.
Вышел Горлов, как раз детский писатель. Он дорого бы дал за подсказку, которая перепала Тутаеву, но его очередь шла только теперь. Он не ждал ничего хорошего, плечи его свесились вперёд. Анисья плюнула. Горлов мрачно стряхнул слизь и развернул бумагу.
– «Колокольчиков звон», детский рассказ про мальчика двенадцати лет, ставшего священником в своём селе. Да-а!
Горлов победно обернулся. В толпе зашептались. Один жанр крайне редко выпадал дважды подряд.
– Потише, ну, – приказал человечек. Все тут же смолкли. Горлов отступил назад, жадно поглощая наброски сюжета. Тутаев завистливо поглядывал на него.
– Рыжиков.
Писатели сменяли друг друга перед Анисьей. В основном сегодня не везло. Романисту Терентьеву, например, досталось символистское стихотворение «Половое недужье». Он разрыдался прямо здесь: его двухтомник «Париж обретённый» застыл на второй главе, и он очень надеялся поправить свои дела. Широко улыбнулась удача лишь биографу Маяковского. Ему Анисья сплюнула не самое известное письмо Брика. И в знак особого расположения к такому везению, погладила биографа педипальпой по щеке.
– Глобычев.
Он подошёл, глядя на Анисью. Секунда растянулась. Глобычев смотрел в тёмные уродливые глаза, похожие на медицинские банки с чернилами. «Ладно, – подумал он, – если не „Водовороты времени“, так хоть какой-нибудь рассказик мне подкинь, плесень ты паучиная, богиня наша». Анисья плюнула. Глобычев задрожал.
– «Розовый закат», эротический детектив.
Хуже и не выплюнешь…
На улице все снова потянулись к бутылкам, сигаретным пачкам. Маленко, который дождался их, поздравлял счастливчиков, воображая себя на их месте. Да и остальные жали им руки, но как-то нехотя, думая в основном о себе. Биограф Маяковского сиял и напевал на нехитрый джазовый мотив:
– Я показал на блюде студня…
Он и Горлов, разжившийся детским рассказом, вызвали такси на двоих и уехали пить.
Глобычев выпил два стаканчика подряд, закурил.
– Кой чёрт мы сюда ходим, – зло сказал он Тутаеву. – Хватит. Буду сам пробовать. Тут только время терять. А у меня его, положим, не водовороты. Ты едешь?
– Нет, у меня гостиница в Кузьминках. Спасибо.
Тутаев вызвал ему такси. Едва сев в машину, Глобычев стал подсчитывать время до пятницы, восьмого числа.
Анатолий Сахоненко
Воронье небо
Иллюстрация Кладбище Джо
Когда родился мальчик, он подумал: «Ура, Сын! Будет интересно! И никаких кукол!» Отцовскую радость омрачило только то, что мать новорождённого не перенесла роды. Что-то там с сердцем, порок или ещё что… «Ну, у нас-то с сердцем всё хорошо, мужское, сильное! Вон какой красавец», – быстро нашёл себе утешение Отец.
Планов было много! Сын должен был стать настоящим мужчиной: научиться владеть оружием, водить машину, зарабатывать деньги и уметь постоять за себя, несмотря ни на что. Всё шло своим чередом. В шесть лет первая драка с соседским мальчишкой – вероятно, не поделили песочницу. Что там ещё может быть, в шесть лет-то?
На все вопросы о причинах ссоры Сын, насупившись, молчал, но глаз не отводил.
– Если считаешь, что тебя пытаются надуть, забрать что-то, что принадлежит только тебе, – не отступай от своего, не поддавайся и не дай никому почувствовать твою слабину. Если понимаешь, что без драки не обойтись, – бей всегда первым и как можно больнее! – так отреагировал Отец на это происшествие и наказывать Сына не стал.
Все дальнейшие поучения были в том же ключе: «Стой на своём, бери всё самое лучшее, ни перед чем не останавливайся для достижения желаемого. И всегда, всегда давай сдачи!»
Отец учил Сына драться – на заднем дворе они сходились врукопашную, и зачастую он не ослаблял силу удара, совершенно не считаясь с разницей в их возрасте и силе. «Крепче будет», – довольно размышлял Отец. Сын же, отлетая от жёстких отцовских оплеух на землю, старался
