Борисович. Вышло, что генерал Челубеев оказался прав, рекомендуя ездить в городском транспорте в штатском платье. А сам Анатолий Борисович не вступился за своего брата-офицера, за армию, не заставил крикунов замолчать, проявить уважение, если не к человеку, так к форме. Ибо форма – принадлежность армии, а армия – принадлежность страны. Страну же, в которой ты живёшь и которой служит армия, надо уважать, хочешь ты этого или не хочешь. Иначе останешься и без страны, и без армии, и станешь кормить и обслуживать солдат армии чужой… Это не нами придумано и по-другому не бывает.
В унылом настроении подошёл Анатолий Борисович к своему дому на улице Блюхера. Дом в народе именовался «пилой», а ещё «зигзагом удачи». Он состоял из трёх секций, под углом примыкающих друг к другу. В дальней секции на четвёртом этаже и проживал Анатолий Борисович с семьёй. В небольшой по квадратуре «трёшке» обитали они с супругой Аллой, их дочь Александра, зять Володя, капитан, служивший в штабе тыла округа, и Владик, трёхлетний единственный и обожаемый внук. Жили тесно, но дружно. Ибо Анатолий Борисович привык служебные невзгоды оставлять за порогом квартиры, и домочадцев своих к этому приучил.
Но сегодня, вопреки традиции, совладать с плохим настроением у Анатолия Борисовича не получилось. Он не стал звонить и открыл дверь своим ключом. Сделал это так тихо, что жена и дочь, чьи возбуждённые голоса раздавались с кухни, не заметили его. И Владик привычно не выбежал деду навстречу со своим вечным вопросом: «Деда, а что ты мне плинёс?»
Сняв форменные башмаки, Анатолий Борисович повесил куртку и прислушался. Из большой комнаты раздавались непонятные звуки: как будто кто-то там шарашился и пыхтел.
Анатолий Борисович тихонько подошёл к двери и заглянул.
Посредине комнаты в ворохе отцовской полевой формы барахтался внук. Полностью утонув в ней, он пытался обуть десантные ботинки с высокими голенищами и сложной шнуровкой. Рукава куртки мешали. Штаны свалились. Один ботинок оказался носком вперёд, а второй развернулся в обратную сторону. Внук попытался подтянуть штаны и одновременно попытался шагнуть. Но вместо этого он растянулся по полу.
Первым порывом Анатолия Борисовича было тотчас ринуться ему на помощь. Но он удержался. Внук попытался встать на ноги. Ему это почти удалось, но он снова упал. И снова начал вставать.
– Нинивилилити… – послышалось Анатолию Борисовичу.
Он напряг слух и вдруг услышал.
– Невилиятно тижилё, а служить надо… Невилиятно тижилё, а служить надо! – говорил себе внук.
Слёзы сами собой навернулись на глаза Анатолия Борисовича. Он снова подавил попытку помочь внуку, сглотнул комок в горле, и так же тихо, стараясь не шуметь, прошёл на кухню.
– Ой, Толя, а мы и не слышали, когда ты вошёл! – сказала жена.
Дочь поцеловала его в щёку и обескуражила новостью:
– Пап, знаешь, а Володька рапорт написал!
– Какой рапорт? – всё ещё продолжая думать о внуке, вскинулся Анатолий Борисович.
– Он увольняться собрался из армии. Совсем!
– Зачем увольняться? – не понял Анатолий Борисович.
– Вот и я говорю ей, Толя! – поддержала его жена.
– Да что вы понимаете? Что в вашей армии сейчас делать? Ну, вот что? – Дочь в каком-то превосходстве стала загибать красивые свои пальцы. – Жильё давать перестали. Перспектив никаких… А на гражданке бизнесом можно заняться. У Володьки, знаете, сколько связей? Он и магазин свой продовольственный открыть сможет, и цех по пошивке джинсов… Сейчас индивидуальное предпринимательство очень поощряется!
«А Родину-то кто защищать будет?!» – едва не вскричал Анатолий Борисович, но вместо этого вдруг сказал малопонятную этим двум дорогим ему женщинам фразу:
– Невероятно тяжело, а служить надо!
2013
Закон бутерброда
В начале декабря восемьдесят девятого года майора Сивякова избрали делегатом Первого Всесоюзного офицерского собрания.
«Перестройка», захватившая всю страну с приходом моложавого и словоохотливого генсека, требовала новых форм работы. Вот главпуровцы и подсуетились: дескать, и у нас в Вооружённых силах – демократизация и гласность.
Вообще-то, стал Сивяков делегатом случайно.
По разнарядке нужно было направить двоих.
Первым, само собой разумеется, избрали начальника политотдела. Толстый и плешивый Веничкин, меж сослуживцами именуемый Барин, кличку свою заслужил – в дивизии его не любили за интриганство и по той же причине побаивались. Но перечить рекомендациям политуправления округа не рискнули: нехотя руки подняли…
Вторым должен был оказаться кто-то из комбатов или начальников штабов. Комдив Самойлов, недавно получивший генерала, на собрании офицерского состава назвал имя претендента, своего любимца – Аксёнова, командира батальона, где начальником штаба и служил Сивяков. За Аксёнова, конечно бы, и проголосовали дружно все офицеры, ибо демократия в армии – понятие весьма условное, но сам комбат сослался на семейные обстоятельства, мол, жена скоро должна родить второго ребёнка, и предложил взамен себя кандидатуру Сивякова, охарактеризовав его как офицера, идущего в ногу со временем, вдумчивого и ответственного.
Комдив недовольно поморщился, но возражать своему любимчику не стал. Так Сивяков и сделался делегатом.
Своё избрание он оценил как некий знак судьбы. Он давно засиделся на своей должности. И хотя тот же Аксёнов любил пошутить, мол, дурака начальником штаба не назначат, а командиром – могут, сам Сивяков уже лет пять, как согласился бы и дураком именоваться, только бы со своей майорской ступени куда-то наверх продвинуться. А тут повезло – поедет в Москву, может, какому-то большому начальнику на глаза попадётся и понравится…
– Ты, Вадимчик, уж там прояви себя с лучшей стороны, – наставляла жена перед отъездом, наглаживая его белую рубашку и утюжа парадный китель.
В столицу Сивяков добирался один: Веничкин полетел туда самолётом прямо из окружного центра, где получал необходимые инструкции.
В поезде Сивяков почти не спал, всё волновался, как там будет на собрании, будет ли какой толк от его поездки, дадут ли ему слово или не дадут…
С вокзала он, не успев позавтракать, отправился в ЦАТСА – Центральный академический театр Советской Армии, где и собирались делегаты.
Театр поразил своим величественным видом и красными транспарантами, приветствующими лучших и передовых представителей советского офицерства. Ещё не вполне осознавая себя таковым, Сивяков бочком вошёл в театр, снял в гардеробе шинель и, прилизав перед массивным зеркалом в золотой раме взъерошенные вихры, по мраморной лестнице поднялся в фойе.
Вокруг столиков для регистрации толпились делегаты.
Сивяков отыскал табличку с буквой «С», зарегистрировался, получил папку с программкой, блокнотом, авторучкой и свежим номером «Красной звезды». Отойдя в сторонку, огляделся.
В фойе – плюнуть некуда. Парадные мундиры, золото погон, блеск орденов и медалей. Маршалы со свитами, генералы, старшие офицеры, Герои Советского Союза, чьи портреты Сивяков прежде только на плакатах в Ленинской комнате видел…
От такого количества лампасов и геройских
