class="p">Либеральный морализм перестройки
Другая сторона эпохи <…> – нравственная деградация общества. <…> Развращающая ложь, умолчание и лицемерие должны уйти навсегда и бесповоротно из нашей жизни. Только внутренне свободный человек может быть инициативным, как это необходимо обществу.
Андрей Сахаров, 1988 год[95]
Медийная популярность советской либеральной интеллигенции в общественной жизни эпохи перестройки стала возможной благодаря поддержке влиятельных фигур из ближайшего окружения Горбачева[96]. С 1986 года эти реформаторы начали назначать либералов на должность руководителей важных СМИ. Несколько раз они даже высказывались против решений цензора, что позволило публиковать эссе, проникнутые новыми идеями, и литературные произведения, которые долгое время были под запретом. Начиная с 1987 года либеральная пресса – как художественная, так и публицистическая – вызывает огромный интерес у советской общественности. С 1985 по 1989 год тираж еженедельника «Огонек» вырос с 1 500 000 до 3 350 000 экземпляров, а тираж ежемесячных журналов «Знамя» и «Новый мир» – с 1 750 000 до 1 980 000 и с 425 000 до 1 573 003 экземпляров соответственно. Столь впечатляющий рост тиражей не может даже удовлетворить спрос читателей, готовых стоять в очередях у газетных киосков, чтобы заполучить последний номер этих периодических изданий. Очень быстро либеральные интеллектуалы оказались в числе самых популярных политических мыслителей в стране[97]. В последующие годы они задавали тон в основных дебатах в советской общественной жизни, которые касались борьбы со сталинским наследием и возвращения к «мировой цивилизации» (то есть к западным стандартам): демократизации, введению рынка и т. д.
Наследники гуманистического социализма
Мораль занимает важное место в политическом дискурсе либеральной интеллигенции. Как и многим интеллектуалам, выступавшим на публике в это время, им не претила роль моралистов, они стремились убедить своих современников в необходимости жить, не поступаясь принципами, и называли нравственное исправление условием и одновременно конечной целью политических и экономических реформ. Однако они не выступали ни за мобилизацию коммунистической морали, ни за возвращение к русским традициям. Они отстаивали скорее «общечеловеческие ценности», которые ассоциируются у них с либеральными идеями, такими как парламентская демократия, права человека, конституционализм, правовое государство и т. д. Они отвергают марксистско-ленинскую доктрину, но не сам социализм. На самом деле большинство советских либералов причисляли себя к сторонникам социализма по крайней мере до 1990 года[98]. Учитывая самоцензуру, к которой они часто прибегали, трудно бывает иногда оценить степень их приверженности социализму, но многие из идеалов и аргументов, на которые они ссылаются, напрямую связаны с гуманистическим социализмом, за который они выступали в 1950‑х и 1960‑х годах, в период десталинизации: модернистская вера в прогресс человечества благодаря разуму и науке, а также романтический идеал гармоничной самореализации человека и естественного развития общества. Эта точка зрения не была чисто советской: социологи Гил Эяль, Иван Селеньи и Элеонора Р. Таунсли отмечали, что идеология, культивируемая в то время восточноевропейскими диссидентами, стремилась к обществу, которое «примиряло бы фундаментальные антиномии модерности», сочетая рациональность с обещанием преодолеть расколдовывание мира[99]. Более того, как и их восточноевропейские коллеги, советские либералы критиковали сталинизм, используя те же самые термины, к которым когда-то прибегал сталинизм, обвиняя западное капиталистическое общество и ссылаясь, например, на отчуждение индивида в руках искусственной бюрократической системы или на структурное обобщение лицемерия и цинизма.
Идея «общечеловеческих ценностей» как таковая не нова. Принцип универсальности моральных норм был заявлен уже в марксизме-ленинизме. Большая советская энциклопедия утверждает, что «социалистическая и коммунистическая нравственность концентрируют в себе в наиболее полном выражении и все нормы общечеловеческой морали»[100]. Однако советские либералы придерживались точки зрения, которую марксизм-ленинизм отвергал как абстрактный и буржуазный гуманизм, поскольку она предполагала существование неких «общечеловеческих ценностей», общих для всего человечества независимо от производственных отношений, в которых они заложены. В соответствии с этим абстрактным универсализмом бинарное противостояние между коммунизмом и капитализмом во время холодной войны теряет свое значение в глазах советских либералов, уступив место всемирному сближению вокруг общих ценностей, таких как честность, искренность, социальная справедливость, а также определенных форм социальной организации, а именно парламентской демократии и рыночной экономики. Эта защита «общечеловеческих ценностей» порождает особый вариант ощущения морального упадка, который – как часто бывало в то время – также содержит важный романтический аспект. В данном случае речь идет об освобождении общества от искусственного ига сталинской системы управления с целью возвращения в русло естественного прогресса.
Тоска по прогрессу
Конечно, либеральные интеллектуалы – модернисты. Они считают, что перестройка должна вывести СССР на путь прогресса, ликвидировав отставание от «цивилизованного мира», то есть от западных стран. Так, историк Юрий Афанасьев призывает прекратить «демонизацию капитализма» и использовать его потенциал, физик Андрей Сахаров говорит о «конвергенции» социализма и капитализма в будущем путем адаптации первого ко второму, а историк Леонид Баткин хочет, чтобы советское общество «стало Европой»[101]. Каждый из них хочет продолжить модернизацию, которую не смогла довести до конца советская модель и чей путь, по их мнению, проложили разум и наука. Переход к демократии и рынку, по их мнению, отвечает объективным требованиям современного, рационального и эффективного общества. В то же время эти интеллектуалы выказывают сильную романтическую меланхолию по поводу естественного развития общества, которое было прервано в СССР искусственным и бездушным социальным экспериментированием. Яркой иллюстрацией этого является постоянное использование ими природных метафор. Например, Юрий Афанасьев сравнивает потерю исторического сознания советского общества с экологической катастрофой:
С этой точки зрения можно и должно констатировать, что для значительной части советского общества историческая, социально-психологическая экология на сегодня существенно деформирована, и по этому поводу надо бить тревогу столь же сильно, как и в случае с поворотом северных рек. С той, однако, разницей, что здесь реки уже едва ли не повернуты и, следовательно, на этом поприще во многом требуются не только профилактика, предостережение, но уже и восстановление жизненной среды[102].
Леонид Баткин также отстаивает видение прогресса, противопоставляющее искусственное строительство естественному росту. В августе 1989 года он завершил следующими словами статью, направленную против монополии Коммунистической партии: «Теперь не будем жить по „предначертаниям“, а просто – жить: работать, думать, сталкиваться в парламенте, бороться на выборах. Будет общество не строиться, а расти и созревать, как растет лес и созревает плод по отчасти таинственным законам»[103].
С этой точки зрения прогресс разума и триумф научной истины направлены не на создание нового мира, а на возвращение к естественному ходу исторического развития общества, следуя присущим ему моральным
