может привести к катастрофе как для отдельного человека, так и для масс, целых народов, если ветер событий повлечет их в опасном направлении.
Такой штормовой ветер подул в те годы над немецким народом, и лишь немногие смогли выдержать его порывы. Здесь мы обсудим те нарушения означенного равновесия, которые присутствовали в «гитлеровском человеке».
Очевидно, что большие политические и культурные системы, сменяющие друг друга на протяжении истории и определяющие помыслы и действия людей, тесно связаны с равновесием сил человеческой души. Каждое новое созвездие идей, воодушевляющих человечество, меняет отношения и связи между душевными силами или напрямую проистекает из них. При этом остается достаточно пространства для бесчисленных индивидуальных нюансов. Легко увидеть, как произошел, к примеру, переход от рационалистического Просвещения к иррациональному романтизму; однако бесконечно разнообразны такие переходы в отдельных людях, живших в ту эпоху. Вероятно, и при появлении новогерманского «гитлеровского человека» мы обнаружим такое же богатство индивидуальных нюансов, сможем увидеть в рядах или на орбите этой новой общности нечто такое, что по своей интеллектуальной направленности и духовной структуре относится к совершенно иному типу. Однако сейчас ограничимся типичными чертами этого человеческого типа.
Синтез власти и духа в рамках классического либерализма опирался на особенно тонкий баланс рациональных и иррациональных сил; их сочетание друг с другом отличалось особой деликатностью и индивидуальным многообразием. Развивающиеся тенденции современной цивилизации не способствовали сохранению этого равновесия. В первую очередь условия современной профессиональной деятельности придавали жизни механический характер, уравнивали жизненные цели, уменьшали спонтанность внутреннего мира. Стоит вспомнить хотя бы о распространении экзаменационной системы на государственные профессии. Рациональный расчет, основанный на официальных предписаниях, пришел на место свободных склонностей, питаемых всеми сторонами души.
И это лишь один пример из множества ситуаций, где внешняя рационализация может вести к ущербу для внутреннего смысла. Такие вопросы следовало бы тщательно изучить и осветить; я же упомяну лишь один особенно типичный случай, на который проницательный наблюдатель обратил мое внимание много лет назад, поскольку он наглядно объясняет определенные повторяющиеся черты «гитлеровского человека».
Наблюдатель, которого я только что упомянул, рассказывал еще до наступления эпохи Третьего рейха: часто случается, что юные техники и инженеры, получившие прекрасное образование в высшей школе, десять–пятнадцать лет полностью посвящают себя профессии, не глядя по сторонам и желая быть лишь квалифицированными специалистами. Однако ближе к сорока в них пробуждается нечто такое, чего они раньше не знали и с чем не соприкасались во время своего обучения – нечто, что можно назвать подавленными метафизическими потребностями. Они со страстью окунаются в некую идеалистическую сферу, в какое-нибудь модное сейчас дело, которое кажется им очень важным для общего или индивидуального блага – будь то борьба с алкоголизмом, земельная реформа, евгеника или оккультные науки. И недавний трезвомыслящий специалист превращается в своего рода пророка, мечтателя, возможно даже фанатика и мономана. Возникает типичный страждущий улучшить мир.
Это показывает, что односторонняя дрессировка интеллекта, к которой приводит техническое разделение труда, может закончиться отчаянной реакцией угнетенных иррациональных душевных порывов. Итогом становится не настоящая гармония критической дисциплины и творческой глубины, а новая односторонность, действующая необузданно и неумеренно.
Мне кажется, именно этот тип мы видим в некоторых нацистских вожаках. К примеру, Альфред Розенберг начинал как техник, а затем погрузился в те дикие историко-философские конструкции, о которых возвестил миру в своем «Мифе ХХ века»[55]. Не всегда нужна техническая профессия, чтобы погрузиться в опьяняющее «улучшение мира». Люди с горячими головами, жаждой самообразования и честолюбием, втиснутые в сегодняшний технически рациональный трудовой процесс, легко могут потерять внутреннее равновесие на почве конфликта между душой и окружающим миром и ярко загореться. Хороший пример – мелкий художник и акварелист Гитлер, вынужденный когда-то зарабатывать на кусок хлеба на стройке и при этом выпестовавший свою ненависть к евреям, превратив ее в мировоззрение с мессианской составляющей.
Масштабное проникновение техники во все области практической жизни породило массу новых профессий и в конечном счете целый социальный слой, чей склад ума заметно отличается от всех прежних слоев, оставшихся как от старого аграрного государства, так и от расцветшей позднее буржуазии. Центральную позицию занял интеллект, сосредоточенный строго на прикладном и непосредственно полезном. Он мог демонстрировать высокие достижения и порождать удивительный прогресс цивилизации. Однако душевные силы человека оказывались оттеснены на второй план – результатом становилась либо вышеописанный дикий реванш, либо общая вялость и упадок. У сердца и фантазии есть выбор между одичанием и засыханием. В большинстве случаев имело место второе. Внутреннее стремление, неотъемлемо присущее каждому человеку, получило в результате прогресса техники и цивилизации множество новых объектов, на которые могло направить свои порывы. Баснословные возможности, которые расчетливый и планирующий интеллект открывал перед внешней стороной жизни, придавали воле мощный импульс. Нет, у позднего девятнадцатого и двадцатого веков не было недостатка в мощных энергиях. Расчетливый интеллект, ориентированный на практические цели сильнее, чем на познание, в союзе с сосредоточенной волей штурмующий одну впечатляющую вершину за другой, а в периоды отдыха погружающийся в материальное наслаждение, – такую картину предлагал нам в изобилии гений нашего века. Современную эпоху начали при первых симптомах упадка сравнивать с поздней Античностью, однако в реальности между ними огромная разница.
Но мы сейчас не будем затрагивать проблемы сравнительной истории, а зададимся вопросом о том, во что большие внутренние перемены превратили Разум – одновременно рационального и иррационального повелителя, покровительствовавшего всем сторонам человеческой души. Мы сейчас имеем в виду не разум старого рационализма, эту сухую и трезвую гувернантку, а тот разум, о котором писал Гёте:
Разум присутствует везде,
Где жизнь живет и процветает.
Этот высший разум эпохи Гёте, породивший синтез классического либерализма, плохо подходил для начавшейся технической эпохи. Homo sapiens оказался вытеснен homo faber. Теперь стремились не к гармонии всех душевных сил, каждая из которых сохраняла бы свое пространство, а к одностороннему максимальному развитию одной из них за счет остальных. Когда человек технической эпохи говорил о «разуме», который должен царить в жизни – как часто слышали мы это слово из уст Гитлера, – он обычно имел в виду лишь требования, выдвигавшиеся новым тройственным союзом расчетливого интеллекта, бурной энергии и гибридной метафизики.
Было еще нечто такое, что выше любого разума – мир Господень, религия. Она принадлежала к числу не душевных сил, но душевных потребностей; она проистекала из целостности души и для нее же существовала; она была призвана внутренне связывать человеческое общество, соединяя простого человека труда с индивидуально развитым человеком культуры. Религии тоже пришлось несладко в эпоху техники. Из
