упустить случай возвратиться на дипломатическую службу, а тогда это было возможно лишь через посредство комитета ОСМИДа.
Но было в этом желании, вполне законном, так как Шиллинг, конечно, пострадал зря из-за штюрмеровской жажды «жертв», и другое. Шиллинг и в министерстве, и вне его был правой рукой, советником и конфидентом С.Д. Сазонова. В разговоре со мной он прямо сказал, что хотя Сазонов в Крыму, но он находится с ним в тесном контакте, что он, Шиллинг, имеет возможность непосредственно и вполне надёжным способом информировать Сазонова обо всём происходящем в Петрограде, и просил меня иметь это в виду и доложить обо всём в комитете ОСМИДа. Комитет принял к сведению это сообщение, что и было отмечено в протоколе. В прениях по этому сообщению говорилось, что, естественно, положение Сазонова особенное — он был кандидатом на министерский пост, но ведь назначение правительства — прерогатива высшей государственной власти. Едва ли комитет ОСМИДа будет иметь тут решающий голос. Мы и не можем прямо выступить с требованием назначения того или другого министра, так как это могло бы скомпрометировать интересы всего нашего ведомства, если бы, скажем, новое правительство не пожелало нашего кандидата. Это было бы прямым участием в политике и новой узурпацией. Психологически и юридически наша забастовка велась не во имя какого-либо государственного строя, а уж тем менее — определённого лица. Вот почему мы ограничились этой осторожной формулой касательно Сазонова, считая постановку вопроса о нём по меньшей мере преждевременной. Но это были уже первые ласточки белого движения, так как Сазонов в этом движении играл в колчаковско-деникинскую эпоху самую активную роль.
Всплески германофильства
Другим лицом, заинтересовавшимся комитетом ОСМИДа, был барон Б.Э. Нольде. Его участие преследовало совсем другие цели, соответственно и подход его был иным. Для всех петроградцев было секретом полишинеля, что Нольде после своего ухода из министерства стал решительным сторонником сепаратного мира с Германией. Так он высказался и в августе 1917 г. на секретном заседании, созванном по этому вопросу М.И. Терещенко. Сразу же после октябрьского переворота Нольде как вышедший в отставку чиновник не мог, конечно, присоединиться к нашей забастовке и вообще принимать участие в работе комитета ОСМИДа. Вместе с тем его, несомненно, интересовало, что делалось в комитете, так как последний был важным элементом нашего министерства в эпоху Терещенко и мог (так по крайней мере казалось тогда) претендовать на известное влияние в будущем.
Встретив через несколько дней после октябрьского переворота В.К. Коростовца, моего коллегу и по ОСМИДу, и по ЦК Союза союзов, Нольде расспросил его обо всём, что у нас делается, и просил меня прийти к нему. О встрече с Нольде и его взглядах Коростовец сообщил на заседании комитета ОСМИДа. Не занося это в протокол, мы с интересом выслушали взгляды Нольде на положение дел в передаче Коростовца и отнеслись к ним с некоторой настороженностью. Заигрывание с нами Нольде было воспринято с нескрываемой холодностью большинством комитета ОСМИДа и даже В.И. Некрасовым, вообще склонным к германофильству в этот период.
Нольде был настолько крупной фигурой в нашем министерстве и, как показал его уход из товарищей министра, настолько высоко сам себя ценил, что говорить о нём можно было или как о кандидате на министерский или посольский пост, или же как о защитнике германофильской ориентации, находившейся в полном противоречии с нашей саботажной тактикой. Но если попытка Нольде наладить отношения с комитетом ОСМИДа и не привела ни к каким практическим последствиям, то она всё же была показательна, свидетельствуя о том, что на нас смотрели в этот момент как на организацию, от которой многое могло зависеть в самом ближайшем будущем.
Само собой разумеется, ввиду наших прежних отношений с Нольде я пришёл к нему в его квартиру на Фурштадской. После неизбежных разговоров о моих научных занятиях Нольде перешёл на политику и поразил меня своим спокойным отношением к большевистскому перевороту. С проницательностью, которая делала ему честь, он, смеясь, сказал, что наступает для всех нас «заминка» в дипломатической карьере и лет восемь – десять можно беспрепятственно заниматься наукой. Но с некоторой нелогичностью он напал вдруг и на Сазонова, и на Милюкова, говоря, что эти-то люди, во всяком случае, «кончены» и надо думать об их «заместителях». Потом, иронически отозвавшись о Терещенко и его «бесславном» управлении ведомством, вдруг заявил, что работает над биографией Ленина. И действительно, в более позднее время, весной 1920 г., и в совершенно другой обстановке появилась на французском языке в Париже его книжечка в ярко антибольшевистском духе «Le regne de Lenine»[3]. Если бы Нольде отложил её издание и последующие обстоятельства не испортили бы его отношений с большевиками, думаю, что брошюра была бы написана в другом духе. Одно было заметно и отразилось в его книге — несомненное преклонение перед личностью того, кто в этот момент был нашим главным врагом.
По поводу нашей забастовки Нольде не говорил ничего неодобрительного, так же, как и все, выжидая её результатов, но в то же время он учитывал возможность дальнейшего укрепления большевиков и в международной политике считал единственно разумной германофильскую линию поведения, жалея, что Временное правительство в августе 1917 г. не приняло его предложения о сепаратном мире с Германией и центральными державами. Впрочем, прибавил он, «такое предприятие было не по плечу Терещенко». К Временному правительству он относился скептически и ничего не ждал ни от социалистов умеренного толка, ни от кадетов, готовых на соглашение с Учредительным собранием. Он высмеивал Кишкина, который оставался ещё на соглашательской позиции в отношении эсеров.
Всё это я отмечаю потому, что в течение зимы 1917/18 г. и вплоть до убийства графа Мирбаха Нольде играл активную роль среди деятелей германофильской ориентации. Весной 1918 г. после приезда Мирбаха в Москву он вместе с А.В. Кривошеиным ездил к Мирбаху и предлагал ему начать антибольшевистскую русскую монархическую акцию с ярко выраженной германофильской ориентацией. Мирбах отказался, заявив, что Германии важно прекращение войны на Восточном фронте, а не новая военная авантюра, свержение же большевиков не могло бы в это время произойти без гражданской войны. Нольде и Кривошеин с этого момента сильно разочаровались в Германии, и их старания убедить Мирбаха и соблазнить его перспективой будущего расцвета русско-германских отношений потерпели фиаско. Но до этой поездки поздней весной в Москву Нольде и в ЦК кадетской партии в Петрограде, и вне его усиленно агитировал в антибольшевистских кругах, доказывая необходимость вырвать у большевиков их международно-политическую программу, которая, по его словам, была единственной реальной программой.
