class="p1">– У вас ведьм не боятся, что ли? – шепнула я Настасье. – Или под платьями они прячут вилы?
Та улыбнулась и чуть качнула головой:
– В городе прежде жила своя ведьма костяная. Кому помогла, кого сгубила… Мы давно к волшбе привычные.
– А куда она делась?
– Так померла же. Я тогда еще девчонкой бегала.
Яга сдвинула соболиные брови, чуть шевельнула алыми губами, будто хотела что-то обронить. Но то ли слово оказалось тяжелее камня, то ли она вовсе передумала им делиться, потому смолчала. Как бы там ни было, но ступа коснулась земли в повисшей, точно нити заброшенного вязания, тишине.
Она лопнула с яростью гнойного нарыва, как только стоявший ближе всех мужичок беззубо улыбнулся и подбросил в небо шапку:
– Ведьма! Ведьма прилетела!
– Ура! – точно песню подхватили и другие. – Тащите хлеб-соль!
– На рушник, на рушник положите!
– Радость-то какая! Попрошу мазь от больной спины!
– А я сглаз сниму! Как пить дать, соседка, паршивка такая, попортила мне кур…
Мы с Ягой переглянулись. Обычно бесстрастное лицо наставницы в этот раз подернулось рябью тревоги – едва заметной, но непривычной и потому пугающей. Метла в тонких изящных руках дрогнула, и на миг я даже подумала, что ступа сейчас снова взлетит и исчезнет в бескрайней синеве. Стыдно признаться, но где-то в глубине души я бы не стала противиться такому исходу.
– Кар! – сочувственно раздалось над головой. – Кар!
С губ сорвался тяжкий вздох. Не так я себе представляла веселье, о котором говорила Настасья. Я готова побиться об заклад, что солнце, медленно клонящееся к закату, в этот миг лукаво подмигнуло.
Первые тени уже коснулись земли и росчерками хищных когтей прошлись по невысокой зеленой траве у оградки кладбища. Небо стремительно темнело. Оно по-хозяйски ощерило пасть, проглатывая раскаленный докрасна солнечный диск. Сумерки сгущались быстро, как спущенная с поводка свора собак, из-за чего земляные холмики с воткнутыми в них крестами приобретали зловещие очертания. Кладбище раскинулось с величавостью размашистого старого дуба, у которого вместо листьев – могилы. Позади них высилась церквушка с золотыми маковками куполов.
Я ускорила шаг, стараясь не отстать от Яги. Мне на пятки наступала ведомая любопытством толпа. Она следовала за нами с той верностью, которую многие князья напрасно ожидают от своих приближенных. Жаждущие дармового представления, как путник чистой воды в знойный день, громко перешептывались между собой. У каждого имелась личная беда, и каждый жаждал поскорее вывалить ее, как ком с грязным бельем, на Ягу. В крайнем случае всучить мне – в надежде, что и от меня в этом деле будет польза. Явись мы вдвоем с Ягой, нас бы уже торжественно растерзали – не от злобы и страха, а исключительно по любви: к ведьмам и к чуду, что они творят. Но с нами была Настасья. Она вышагивала вместе с Ягой и, будто оберег, отгоняла от нас беду. В деревне нашу гостью знала каждая собака, а потому ее судьба вызывала пугливое сострадание: то самое, когда радуешься, что горе обошло тебя стороной и выпало на долю соседа – приятного человека, конечно, но не настолько приятного, как ты сам.
– Пришли. – Настасья остановилась возле свежей могилы, еще не успевшей порасти травой. – Вот тут батюшка мой покоится.
Тень сорвался с плеча Яги и, сделав круг над нашими головами, приземлился на добротно сколоченный деревянный крест, торчащий из земли. Я с сомнением покосилась на ворона: крест стоял кривовато, как будто с трудом выдержал битву с ветром. Казалось, дунь на него – и он обессиленно рухнет.
– Тянет за собой девку почем зря, – донеслось из толпы. – Все силы из нее мертвец выпил! Даром что отец…
– Такой отец в голодный год родную дочь заколет, как барашка, – добавил другой голос – женский. – Вон, девчонка уже и так еле ноги передвигает. Того и гляди замертво упадет.
– Вцепился в нее, мертвяк, как кровосос…
– Мать только мужа схоронила, а теперь и дочь настал час провожать.
– Бледна Настасья, ну как поганка! Хоть сейчас в гроб клади и за лопатой беги…
Последние слова с меткостью пущенной в сердце стрелы заставили девушку вздрогнуть. Я встала на цыпочки, пытаясь разглядеть этого доброхота. Может, при случае всучу ему ту самую лопату и заставлю огород вскопать. Труд – он завсегда облагораживает мысли. Те тяжелеют и уже не так легко срываются с языка.
– Тихо.
Одно-единственное слово Яги, оброненное как редкая драгоценность, заставило всех примолкнуть. Тишина распустилась темным цветком и окутала, стянула игольчатыми стеблями, как силками, каждого на кладбище.
Крылья тонкого носа Яги затрепетали. Она опустилась к могиле и принюхалась, будто гончая, жаждущая взять след.
– Мертвецким духом должно тянуть. – Она обратилась ко мне, как если бы, кроме нас двоих, больше никого и не было. – Чуешь?
Я опустилась рядом с ней на корточки и, подоткнув подол сарафана, коснулась кладбищенской земли. Она легко собралась в комок, а не рассыпалась в ладони черным песком. Все вокруг пахло сырой землей. От креста шел глубокий теплый аромат мокрого дерева.
– Ничего не чую, – призналась я. – Все дождь перебил.
Вода смывает скверну без следа. Если могила и пахла беспокойным мертвяком, то сейчас доказательств тому нет.
Яга с легкой досадой цокнула языком.
– Копать надо, – решила она и резко поднялась на ноги. – Добрый человек, неси лопату!
– Не торопись, ведьма.
От твердого мужского голоса, разнесшегося по кладбищу, по спине пробежали мурашки. Толпа, склоняя головы, расступилась, и к нам шагнул поп. Подол черной рясы чуть взметнулся, когда Тень с громким карканьем пронесся мимо священника и спрятался на плече у Яги. Она стояла ровно, не шелохнувшись, но глядела на незнакомца с тяжелым железным крестом на груди с прищуром.
– Отчего же, батюшка? – ровно спросила она.
В ее голосе сквозило дыхание зимы. Оно отрезвляло не хуже ледяного поруба. Я обхватила себя руками, будто озябла, и тоже поднялась. Взгляд батюшки скользнул по мне, резанул, как выхваченный из-под полы острый нож, и потух. Любопытства, как и опасения, я у него не вызвала. Колдовством от меня, в отличие от Яги, за полверсты не разило.
– Не бери грех на душу: не тревожь мертвого человека зазря.
– Грехи у меня все посчитаны, – согласилась Яга. – Лишнего не возьму.
– Добро. Иди тогда с богом.
Они стояли друг против друга, как дружинники враждующих князей. Нарочитое обоюдное почтение, которым они щеголяли, словно невеста приданым, не могло обмануть даже ребенка: в воздухе ощутимо запахло грозой. Я вскинула голову, но не небо стало виновником сгустившегося предчувствия беды.
Народ за спиной священника зашептался. И без того бледная Настасья по цвету как будто сравнялась с полотном. Тревога, словно жужжащий рой пчел, накрыла прежде безмолвное кладбище.
– Батюшка, – проговорила Настасья, – это я ведьму привела. Помочь она обещала, найти источник моих мучений.
– Коль привела, пусть ищет, – степенно ответил священник. – Да только могилу зазря осквернять я не позволю.
Яга дернула уголком губ:
– А вдруг не зазря?
– А коли не зазря, то будь добра, ведьма костяная, поклянись на крови, что в могиле лежит мертвяк зловредный, а не честный человек, на которого возвели понапраслину.
На лицо Яги набежала тень. Наставница коснулась широкого золотого браслета, прикрывающего правое запястье, и задумчиво обвела ногтем крупную россыпь рубинов. Я знала, какую тайну хранит этот браслет, а потому невольно отвела взгляд.
Поклясться на крови ведьма могла, только будучи полностью уверенной в своих словах. Расплата за ошибку слишком высока.
Мгновение – и Яга отступила. Она не сделала ни шагу, осталась на том же месте, где и была. Спину держала ровно, но уголок губ чуть опустился, а в глазах промелькнула тень раздражения.
– Что ж, будь по-твоему, – ответила она. – Я сейчас уйду, а вернусь
