шагнул вперёд, но заговорил не сразу. Он кашлянул, бросил взгляд на остальных, будто ища поддержки, и только потом буркнул:
– Не ваше дело, чужаки. Свои проблемы сами разберём.
Лёва нахмурился, чувствуя, как в нём закипает раздражение.
– Сами, значит? А Марфа нас зачем разбудила? Если беда, так говорите, мы не просто так тут стоим.
Толпа зашепталась, но никто не ответил. Женщина с растрёпанными волосами, державшая за руку худенького мальчишку, отвернулась, пряча глаза. Мужик со шрамом стиснул кулаки, но промолчал, а остальные просто переминались с ноги на ногу, как будто боялись сказать лишнее. Атмосфера становилась всё гуще, и Валера вдруг заметил, что взгляд одного из деревенских – старика с впалыми щеками – скользнул к заброшенному дому неподалёку, тому самому, что стоял у кривого вяза.
– Ладно, – бросил Валера, поворачиваясь к брату. – Пойдём спросим у Марфы, раз эти молчат, как рыбы.
Лёва кивнул, бросив последний взгляд на толпу, и они двинулись обратно к избе. Но шаги их были тяжелы, а в воздухе висело предчувствие, что эта холодная, зябкая деревня скоро раскроет свои тайны – хотят того жители или нет.
Глава 17.
Валера и Лёва едва успели подойти к низкой двери избы Марфы, как она сама выскочила наружу, чуть не сбив их с ног. Её лицо, обычно суровое и спокойное, теперь было белее мела, а руки дрожали, сжимая край старого платка. Ветер гнал по тропе клочья сухой травы, а серое небо над деревней казалось ещё тяжелее, чем минуту назад. Евдоким, сидевший на плече Лёвы, зашипел, почувствовав напряжение, и расправил крылья, словно готовясь к чему-то.
– Марфа, что стряслось? – спросил Валера, шагнув к старухе. Его голос был твёрдым, но в нём уже звенела тревога, подогретая странным молчанием деревенских.
Старуха не ответила сразу. Она подняла дрожащий палец и молча указала в сторону заброшенного дома – того самого, что стоял у кривого вяза, с провалившейся крышей и пустыми окнами. Её губы шевельнулись, но вместо слов вырвался только сдавленный хрип, будто горло сжало от ужаса. Валера переглянулся с Лёвой, и без слов они поняли: идти надо. Лёва сглотнул, крепче прижав Евдокима к себе, и кивнул брату.
– Пошли, – коротко бросил Валера, направляясь к дому. Его шаги были тяжёлыми, но решительными, а рука невольно легла на сумку с артефактом.
Тропа к заброшенному дому была короткой, но каждый шаг казался вечностью. Вокруг царила мёртвая тишина – ни ветра, ни скрипа ставен, только хруст земли под сапогами. Дом выглядел ещё мрачнее, чем ночью: стены, покрытые чёрной плесенью, казались мокрыми, хотя дождя не было, а из дыры в крыше торчали гнилые балки, как сломанные рёбра. Лёва чувствовал, как сердце колотится где-то в горле, а Евдоким притих, уткнувшись клювом в его плечо. Валера шёл впереди, напряжённый, как натянутая тетива, и первым обогнул угол дома.
То, что открылось за углом, ударило по ним, как молот. Воздух застыл, и на мгновение оба брата забыли, как дышать. На сломанной доске, торчащей из-под остатков крыши, висел Гришка. Его тело было проткнуто насквозь – острый конец доски вышел из груди, пробив рёбра, и тёмная кровь запеклась вокруг раны коркой. Но это было не всё. Внутренности бедняги были выпотрошены – кишки, печень, комья мяса валялись под ним в грязи, смешавшись с землёй в липкую, чёрно-красную кашу. Его собственные кишки, длинные и скользкие, обмотались вокруг шеи, как чудовищная удавка, а лицо… Лицо было хуже всего. Глаза вырваны – пустые глазницы зияли чёрными провалами, и края их были рваными, будто когти выдирали их с мясом. Кровь стекала по щекам, застывая в бороде, а рот застыл в крике, которого никто не услышал.
Валера замер, стиснув кулаки так, что побелели костяшки. Его желудок сжался, но он заставил себя держать лицо каменным – годы на дорогах научили его не показывать слабость. Однако внутри всё кипело: кто мог такое сотворить? И почему Гришка? Лёва же не выдержал. Он отвернулся, зажав рот рукой, и его тут же вырвало прямо на траву. Желчь обожгла горло, а запах крови и гнили только усилил тошноту. Второй раз его вывернуло уже сильнее, и он упёрся рукой в стену дома, тяжело дыша. Евдоким зашипел, расправив крылья, но даже гусь выглядел растерянным, не зная, куда броситься.
– Чёрт… – выдавил Лёва, вытирая рот рукавом. Его голос дрожал, а глаза блестели от ужаса. – Это… это что, та тварь из колодца?
Валера медленно покачал головой, не отрывая взгляда от тела.
– Не знаю. Но если это она, то камни её не остановили. Или… – он замолчал, бросив взгляд на сумку с артефактом. Мысль, что эта бойня могла быть связана с их ношей, кольнула его, как игла.
Лёва выпрямился, всё ещё бледный, и попытался взять себя в руки.
– Надо Марфу спросить. Или тех, у колодца. Они что-то знают, я уверен.
Валера кивнул, но его взгляд задержался на Гришке. Бедняга, ещё вчера хваставшийся своими подвигами, теперь висел тут, как мясо на крюке. И эта картина – внутренности, кишки, вырванные глаза – врезалась в память, обещая вернуться в кошмарах. Он повернулся к брату:
– Пошли. Но теперь никакого отдыха. Надо разобраться, пока нас самих так не подвесили.
Они двинулись обратно к избе, оставив за спиной жуткую сцену. Ветер снова поднялся, унося запах смерти подальше, но он всё равно лип к их одежде, к коже, к мыслям. Деревня, холодная и зябкая, молчала, но теперь её тишина казалась не просто угрюмой – она была зловещей, полной скрытой угрозы.
Глава 18.
Валера и Лёва шли обратно к избе Марфы, шаги их были тяжёлыми, а в головах всё ещё мелькали жуткие образы Гришки, распятого на доске. Холодный ветер дул в спину, гоня по тропе клочья сухой травы, а деревня вокруг казалась ещё более мрачной, чем утром. Покосившиеся избы, пустые окна, грязь под ногами – всё это теперь выглядело как декорации к кошмару, который только начинался. Евдоким, сидевший на плече Лёвы, то и дело шипел, оглядываясь по сторонам, будто чуял что-то недоброе в воздухе.
Когда они приблизились к избе, стало ясно, что тишина утра окончательно рухнула. У дома Марфы уже собралась та самая кучка деревенских – те же пять или шесть человек, что стояли у колодца. Теперь к ним присоединилась и сама старуха, которая металась между ними, размахивая руками и что-то
