доносились их голоса:
— Не было печали, так черти накачали.
— Уж не беременная ли?
— Незаметно вроде бы.
— Съела, наверное, чё-нибудь не то.
— Мишка Пузик, шофер из «Хлебороба», как-то консервов поел и отравился. С неделю на койке валялся.
— Я думаю, Микола, что он еще славно отделался.
Они обстукали заднее колесо, поговорили о чем-то вполголоса, и Сергей влез в машину.
— Тут вот какая штука… С машиной, понимаете ли, длинная канитель. Может, мы ее и скоро вытащим, а может, и до утра проваландаемся. Так что надо вам идти с нами в деревню. Там и подлечитесь. А то ведь в дороге умрешь и отпеть будет некому.
Дождь перестал. Тайга казалась неподвижной и угрюмой. Было необычайно тихо. Но вот на той стороне тракта тяжело булькнуло. Элла на секунду прислушалась и уловила далекое грустное журчание ручейка. Где-то за лесом неожиданно залаяла собака — басовито, нехотя. И от этого лая Элле стало веселее.
Шофер лег в машине «всхрапнуть». Сергей, Никола и Элла пошли возле тракта в том же направлении, в котором двигался «газик». Потом они свернули в кустарник. Сергей сказал, что это проселочная дорога, а Элла не замечала никакой дороги: везде были мокрые кусты, высокая трава прилипала к ногам и мешала идти. Попадались лужи и ямы, хотя в темноте вся земля казалась ровной, сухой и шагать было совсем не страшно.
Сергей держал Эллу за руку и вел ее за собой, как ребенка.
— Сейчас будет речушка, — сказал он и добавил с затаенной усмешкой: — И вам придется полежать у меня на руках. Может, неохота? Тогда искупайтесь в ледяной водичке. Так сказать, на выбор.
Между кустами несся куда-то бурлящий поток воды. Он был широк и походил на горную реку.
— Может, еще и сплаваем, Серега.
— Чего на свете не бывает, Микола.
Сняв сапоги и брюки, громко охая, пошел через поток Никола. Сергей подхватил Эллу на руки и, сопя, тоже зашагал по воде.
Уже у противоположного берега Сергей споткнулся и упал, брызги воды попали Элле на руки и лицо, намокло пальто.
Входя в кусты, он сказал, приблизив к ее лицу свое лицо:
— Тонюсенькая какая да легонькая. Застынешь в Сибири-то. Видишь, какие здесь ванны принимать приходится.
— Отпустите!
Элла отвернулась и попыталась освободиться от рук, которые держали ее. Нахал, как он смеет! Но Сергей еще сильнее прижал ее к себе.
— Не торопись!
Снова забулькала вода. Это была не речка, а озеро или огромная лужа.
Он поставил Эллу на землю и проговорил тихо, с легкой насмешкой и пренебрежением:
— Очень ты мне нужна.
Она почувствовала, что краснеет. В самом деле, почему она решила, что этот парень заглядывается на нее?..
В деревне они вошли в первый попавшийся дом. Какой-то глубокой древностью повеяло на Эллу. Дом был ветх, с покосившимся полом, большущей русской печью, полатями, высоким порогом и маленькими оконцами. У стены стояла скамейка с резною спинкой. На стене висела керосиновая лампа.
Хозяйка, длинная тощая старуха с толстым носом, даже не спросила, кто такие пришельцы, только поинтересовалась, куда едут, и сказала громким басом:
— Дохторов в нашей деревне нету. Уж как ее лечить — не знаю.
Эллу положили на кровать, на удивительно мягкую перину, какой ей нигде не приходилось видеть, и укрыли одеялом. Сергей затопил железную печку и заставил Эллу выпить стакан горячего молока.
Никола растянулся на лавке, а Сергей, сев на полено и просушивая над печкой одежду, завел обстоятельный, как и подобает в таких случаях, разговор с хозяйкой:
— Что же это у вас медика нет? А если рожать кому иль, скажем, заворот кишок? Может, хоть бабка какая-нибудь знахарством занимается?
— По всей деревне только одна бабка — это я и есь. А я так тебя подлечу, что и ноги-то с постели пыдымать не будешь.
Она засмеялась, сотрясаясь всем телом и поджимая морщинистые губы.
— Скоро тут не тока что дохторов, а вобче никого не будет.
— Как это?
— А Тобол выживат. Весной на лодках плаваим, а в огородах, считай, до пол-лета вода стоит. Четыре дома и осталося только. Все в Новую Михайловку перебрались. Скоро и мы с сынком…
Эллу стало знобить. Все тело от ног до головы пробирала частая неуемная дрожь. Сергей и хозяйка положили на больную пальтишко, тулуп и еще что-то. Стало тяжело. Элла съежилась, высунула, из-под одеяла голову и, чувствуя наступление легкой благодатной теплоты, слушала бабкин глухой басок:
— Наша-то деревня шибко старая. Сколько людей прожило тут жись свою. Когда Колчака угоняли, страшная стрельба у нас была. Особо возле церкви. А когда колхоз появился и кулаков ссылать куда-то стали, у церкви-то высоконький мосток сделали, и все туды на собрания сходилися. С мостка того мужики речи говорили. Шибко, помню, ругались. Мой кум Яков Данилыч, покойник, до того однажды в азарт вошел, что с мостка свалился и рубаху ну чисто надвое распластал. Встал и обеими-то половинками рубахи как пальтом запахиватся, чтоб пуп не было видно.
— Не жалей, бабка, — усмехнулся Сергей. — Вместо одной старой деревни десять новых построим.
— Да я чего… Я так. Посмотри-ка девку-то.
У Эллы опять кружилась голова, ее затошнило. Догадливая бабка быстро подставила к кровати таз. Сергей стал надевать сапоги.
— Ты куда, Серега?
— На кудыкину гору. Слыхал о такой? В Новую Михайловку.
Бабка подала Элле стакан воды. Зубы у девушки звонко постукивали о стекло.
Никола схватил с шеста кринку и, облив молоком штаны, подскочил к Элле. «Боже, какой неуклюжий», — подумала Элла.
— Она уже улыбается, — обрадовался Никола, — а выпьет кринку и вовсе хохотать будет. — Он обернулся к Сергею. — Вместе, что ли, пойдем?
Сергей махнул рукой — жест, который обозначал примерно следующее: брось, один схожу. Надвинув кепку на лоб, так что сломанный козырек прикрыл правую бровь, и тяжело вздохнув, Сергей вышел на улицу.
— Сколько до этой самой Новой Михайловки километров? — спросила Элла у бабки.
— Четырнадцать, ну, а в грязищу-то, почитай, и все тридцать наберутся. У нас тут так.
Сергей возвратился под утро. За окном раздался окрик: «Тпрру, тпрру!» В сенях тяжело застучали сапоги. Холодный ветер ворвался в избу.
Над Эллой наклонилась широколицая женщина в белом халате и спросила участливо:
— Ну, как мы себя чувствуем?
Было совсем светло, когда Элла проснулась. Ходики показывали тридцать пять восьмого.
Гремя ухватом возле печки, бабка сообщила, что парни ушли к машине и обещали вернуться. Фельдшерица уехала еще под утро.
— Ну как, поправилась?
— Ничего… Часы верно идут?
— Кто их знает. Идут и идут.
Элла пошла к тракту по той же проселочной дороге,