class="p1">– Потому что я так решила, – тихо ответила я, вытирая мокрые щеки дрожащими ладонями.
– Я понимаю.
– Правда?
– Да. Желаю тебе восстать из пепла.
– И тебе. – Я повернулась, чтобы выйти из спальни.
– Ты можешь просто захлопнуть дверь? – раздалось у меня за спиной. – Я не могу тебя проводить.
– Хорошо.
Я захлопнула за собой дверь. Я знала, что Ваня имел ввиду входную, но мне хотелось что-нибудь стукнуть. Пока я одевалась внизу, я все еще надеялась, что Ваня передумает, что спустится сюда, ко мне, обнимет, как прежде. И мы все переживем. Почему он не верит в меня? Почему думает, что я прогнусь под маму? “Потому что ты уже это делаешь!” – ответило мое подсознание. Да, но так надо! Как он этого не понял?
Я коснулась стены, кожей запоминая ее шероховатость, и только потом закрыла за собой дверь. В лифте я не плакала. Только закрыла глаза. На седьмом этаже лифт остановился, и туда вошла бабушка, которая когда-то делала мне замечания, когда я слишком громко говорила с Ваней о личном. В этот раз она молчала. То ли не узнала, то ли по моему виду поняла, что ко мне не нужно придираться.
Воспоминания нахлынули на меня, как тысячи ножевых ранений. Мы целовались в этой кабинке. Мы мечтали жить вместе. Каждый день я ездила бы в этом лифте. Но ничего этого не будет. Все мечты сгорели. Бабушка посмотрела на меня и спросила:
– Внученька, с тобой все хорошо? Что-то ты какая-то бледная…
– Все хорошо, – проговорила я и улыбнулась, наверняка, безумной улыбкой человека, который только что потерял все, что у него было.
Двери открылись, и я, все еще улыбаясь, выбежала из лифта. Вслед мне раздалось:
– Ходят тут наркоманки всякие!
– Не волнуйтесь. У меня больше нет дозы, – сказала я и вышла на улицу.
Дождь все еще шел. Я тут же промокла, но не обратила на это внимание. Наоборот, откинула голову, подставив лицо почти весеннему дождю. Весна обещала мне так много. А что теперь? Ничего. Пустота.
После были дни пустоты. Когда я собирала свои вещи. Когда мама планировала наш отъезд. Когда папа приходил несколько раз уговаривать меня остаться. Но я лишь молчала. Я полюбила тишину. Никаких разговоров в пустоту. Никакой музыки, напоминавшей о Ване, потому что я поделилась с ним всеми своими любимыми песнями, и теперь они напоминали о том, что совсем недавно я была счастлива. Я порвала и выкинула все свои рисунки, оставив только один. Там был изображен Ваня. Я согнула его пополам и положила в белый конверт. Это единственное, что я могла отдать Ване, сделанное своими руками. Еще я положила кулон с ангелом туда же. Ангел-хранитель не помог. Пусть теперь пытается помочь Ване. Потому что мне уже не надо.
Я передала конверт Лизе, которая обещала отдать его Ване, как только я уеду. Мы встретились у школы, куда я пришла, чтобы поблагодарить Лизу и передать кое-что. Я не хотела прощаться с друзьями, вовсе нет, этого мне как раз не хотелось делать. Нет нужды в прощании, если твой мир сожжен дотла, а ты в нем ничтожная пташка, которая не хочет больше воскресать.
– Ты уверена? – только и спросила Лиза, а я кивнула ей в ответ и обняла ее.
Я не говорила обычные фразы, что буду скучать, что, может быть, когда-нибудь, мы увидимся. Лиза лишь обняла в ответ. Мы обменялись понимающими взглядами и разошлись в разные стороны. Она пошла в школу, которая все так же пахла яблоками, хотя откуда бы ему взяться, этому запаху, если на дворе стоял последний день февраля. А я направилась к дому, который должна была покинуть завтрашним ранним утром.
Время действительно замедлилось, потому что люди вокруг спешили не так, как обычно. Я видела, как темноволосая девушка идет по тротуару, держа перед собой телефон, и улыбается. Наверняка, ей написал ее любимый. Написал что-то приятное, и уголки ее губ тут же поднялись вверх. Я видела, как молодая мама катала коляску из стороны в сторону и напевала колыбельную своему ребенку, и на лице ее застыло блаженное выражение, будто ничего важнее, ничего красивее в мире нет, чем петь песню своему ребенку. Я видела пожилую пару, идущую так медленно, что я могла разглядеть каждую их морщинку. Она опиралась на него, прихрамывая. А он старался изо всех сил держать спину прямо, хотя было видно, что ему это тяжело дается. Я видела, как стая голубей взметнулась вверх из-за девочки и мальчика, которые бежали вперед, не обращая внимания на окрики их мам. И их звонкий, полный детского задора, смех слышался на всю улицу. Я даже остановилась, чтобы как следует рассмотреть этих детей. В груди защемило, а в носу защипало от приближающихся слез. Около меня остановилась тонированная машина. Я и не заметила бы ее, если бы из нее не вышли пара крепко сложенных парней. Они двигались ко мне. А я так и стояла, смотрела, как с каждым шагом они приближаются ко мне все ближе. Не нужно было быть гадалкой, чтобы догадаться: они шли по мою душу.
– Аня, пойдем, – сказал один из парней и подхватил меня под локоть.
– Куда?
– В машину, – сказал второй.
Я заметила шрам у него над бровью. Наверное, в детстве врезался в угол шкафа. Интересно, гонял ли он голубей, смеялся ли он так же, как эти дети?
– Я никуда не пойду с вами! – упрямо сказала я, несколько заторможенно понимая, что уже иду, потому что они оба захватили меня за локти и волокли к машине.
– Куда это вы девочку тащите? – задал кто-то вопрос позади нас, но парень, тот, который с шрамом, послал того отправиться в очень дальнюю дорогу.
Уже в машине я поняла, что даже не кричала, не просила помочь прохожих. Я просто позволила доставить меня сюда. Инстинкт самосохранения проявляется только у здоровых особей, а я была больна. У меня он уже отсутствовал. Мне было все равно.
Когда я увидела, кто сидел рядом со мной на заднем сидении машины, мне стало все ясно. Казалось, все к этому шло. И удивляться не стоило.
– Аня, привет! – сказал Елисей, разглядывая меня слишком пристально для обычного постороннего человека.
В его вкрадчивом голосе не звучала угроза, но сама ситуация вполне располагала к этому. Меня насильно посадили в машину и везли в неизвестном направлении. Любой должен был испугаться. А я не боялась. Наоборот, я рассмеялась ему в лицо, тем самым заставив его глаза распахнуться шире.
