он знал, что я там ненадолго, в Зеллере, и знал, что мне надо с кем-то поговорить, и ему нужно было очень быстро показать, что он меня понимает, не считает просто случаем или задачкой на пользу своей карьере, какими мне казались врачи и консультанты, о чем он сам знал и объяснял, что неважно, права я насчет них или нет, – суть в том, что я в это поверила, это стало моей защитой. Он сказал, у меня чуть ли не самые глухая защита, что он видел там за все свое время. В Зеллере. В смысле, не считая полноценных психотиков, они вообще непрошибаемые, но их почти сразу переводили; он редко общался один на один с настоящими психотиками. Психоз – это просто такие мощные защитные структуры и убеждения, что человек не может из них выбраться, они становятся для него реальным миром, и тогда уже обычно поздно, потому что меняется структура мозга. Тогда единственная надежда только лекарства и очень много розового вокруг.
– Ты хочешь сказать, он видел в тебе человека.
– Что он сделал, прямо в розовой палате, пока я сидела на койке и как бы такая: «о боже тут даже слив в полу», – он сразу сообщил обо мне два факта, которые знала я, но больше никто. Никто. Я серьезно, – говорит Мередит Рэнд. – Типа, у меня в голове не укладывалось. Попал в точку.
– …
– Теперь тебе интересно, о чем это я, – говорит она.
Дриньон снова делает ту малозаметную штуку с наклоном головы.
– Хочешь сказать, ты бы хотела, чтобы я попросил тебя рассказать?
– Ни за что.
– Сомневаюсь, что ты это кому-то расскажешь, практически по определению.
– Угадал. Точно. Ни за что. Да и не то чтобы это прям что-то интересное, – говорит она. – Но он знал. Он об этом знал, и можешь не сомневаться – захватил мое внимание. Можешь не сомневаться, тут я подскочила и навострила уши. Да и как иначе?
– Могу понять, – говорит Дриньон.
– Вот именно. Что он меня знал, понимал, заинтересован в понимании. Люди то и дело так говорят – «понимаю, я тебя понимаю, пожалуйста, помоги тебя понять».
– Я сам несколько раз говорил что-то в это роде, пока мы разговаривали, – говорит Дриньон.
– И знаешь, сколько раз?
– Девять, хотя, думаю, только четыре в том смысле, в котором ты имеешь в виду, если я тебя правильно понимаю.
– Это шутка?
– То, что я снова повторил слово «понимаю»?
Рэнд изображает утомление сперва в одну сторону, потом в другую, словно с ними за столом сидит кто-то еще. Дриньон говорит:
– Не шутка, если я уловил тот смысл «понимать», который ты имела в виду, то есть понимание не утверждения или чьего-либо намека, а скорее человека, что лично мне кажется менее когнитивным, чем вопрос эмпатии, или даже думаю, под этим видом понимания ты имеешь в виду «сопереживание».
– Главное, – говорит она, – что у него правда получалось. Называй как хочешь. Никто не знал того, что он обо мне сказал – вообще-то одно даже я сама не знала, если серьезно, пока он не разложил по полочкам.
– Это произвело сильное впечатление, – подсказывает Дриньон.
Рэнд не обращает внимания.
– Он психотерапевт от бога. Он сказал, это его призвание, его искусство. Как у других – живопись, или когда прям классно танцуешь, или когда сидишь и читаешь часами напролет одно и то же, не двигаясь с места и не отвлекаясь.
– …
– Как думаешь, у тебя есть призвание? – спрашивает она Шейна Дриньона.
– Сомневаюсь.
– Он не врач, но если видел, что может чем-то помочь, то старался помочь. В остальном, сказал он, он скорее как охранник.
– …
– Однажды он сказал, что он скорее как зеркало. В этих углубленных разговорах. Если он кажется злым или глупым, на самом деле это значит, что ты себя видишь злой или глупой. Если он когда-нибудь покажется умным и чутким, значит, это ты в тот день умная и чуткая – а он просто демонстрирует, что в тебе есть. И он ужасно выглядел, но это тоже влияло на мощь углубленной проработки с ним на пару. Он казался таким больным, задерганным и хрупким, что никогда не подумаешь: вот меня сидит и осуждает самодовольный, нормальный, здоровый, богатый врач и радуется, что он не я, или просто видит во мне задачку. Это как поговорить с кем-то по-настоящему, с ним.
– Любой бы заметил, что он, твой будущий муж, произвел на тебя сильное впечатление в такое тяжелое время, – говорит Шейн Дриньон.
– Это ирония?
– Нет.
– Ты, типа, думаешь: вот, значит, психованная семнадцатилетка втюрилась во взрослую психотерапевтическую фигуру, потому что, мол, только он понимает?
Шейн Дриньон качает головой ровно два раза.
– Я думаю не это.
Рэнд приходит в голову, что в теории ему может быть скучно до смерти, а она никогда этого не разглядит.
– Потому что это просто жалко, – говорит Мередит Рэнд. – Типа, банальнее не придумаешь, и как бы мне, по-твоему, ни было плохо, до такого я точно не докатилась. – Теперь она на миг резко выпрямляется. – Знаешь, что такое монопсония?
– Думаю, да.
– Ну и что?
Шейн Дриньон слегка прочищает горло.
– Это антоним монополии. Когда есть один покупатель и множество продавцов.
– Правильно.
– Думаю, тендер за госконтракты, как когда Служба обновляла устройства для чтения перфокарт в Ла-Хунтском центре в прошлом году, – пример монопсонического рынка.
– Правильно. Ну, он меня и этому научил – правда, в контексте психологии.
– Как метафора, – говорит Дриньон.
– Понимаешь, как это может быть связано с одиночеством?
Очередной очень краткий миг внутреннего анализа.
– Понимаю, как это может вести к недоверию, поскольку тендеры, как правило, уязвимы для махинаций, нечестных прогнозов стоимости и тому подобного.
– Ты очень буквальный человек, знаешь?
– …
– Ну вот тогда тебе буквально, – говорит Мередит Рэнд. – Скажем, ты красивая, и тебе многое нравится в красоте – к тебе по-другому относятся, люди обращают на тебя внимание и говорят о тебе, и если куда-нибудь входишь, то чуть ли не чувствуешь, как все тут же меняются, и тебе это нравится.
– Это вид власти.
– Но в то же время у тебя меньше власти, – продолжает Мередит Рэнд, – потому что вся твоя власть полностью замешана на красоте, и в какой-то момент понимаешь, что красота – это как ящик, а ты всегда сидишь внутри, или как тюрьма, и никто никогда не увидит тебя и не подумает о тебе без этой самой красоты.
– …
– И я даже не считала себя прям красивой, – говорит Мередит Рэнд. – Особенно в старшей школе. –
