является опасной и постыдной иллюзией[94]. Радищевское обличение крепостничества и его убежденность в нерушимости естественных прав человека стали причинами того, что и российские либералы, и радикально-демократические движения считали его своим идеологическим предшественником[95].
Крестьянские восстания в Российской империи (крупнейшим из которых было восстание под предводительством Емельяна Пугачева, 1773–1775) и радикализация Великой французской революции привели к тому, что Екатерина II перестала поддерживать идеи Просвещения и стала все суровее карать мыслителей, которые оставались им верны[96]. В последние годы ее правления и в царствование ее сына Павла I (годы правления: 1796–1801) ни царское правительство, ни дворяне почти не предпринимали попыток вновь поднять вопрос о гражданских правах и социальной справедливости.
В начале царствования Александра I (годы правления: 1801–1825) бурно обсуждалась необходимость реформ: новый император обещал сделать систему правления более справедливой и разумной, установить верховенство закона. В этих начинаниях его поддерживало Вольное общество любителей словесности, наук и художеств – литературно-общественное объединение, членами которого были два мыслителя, находившиеся под большим влиянием идей шотландского Просвещения: И. П. Пнин (1773–1805) и В. В. Попугаев (1778 или 1779–1816)[97]. Будучи последователями просветителя и правоведа С. Е. Десницкого (1740–1789), который учился в Глазго у А. Смита, эти люди убеждали императора дать России конституцию и превратить Россию из военного общества в «коммерческое», основанное на праве частной собственности. Эти идеи, в свою очередь, повлияли на государственного деятеля М. М. Сперанского (1772–1839), сподвижника Александра I, который подал царю проект конституции, где говорилось о необходимости разделения властей, об установлении верховенства закона и о постепенном ослаблении, а затем и об отмене крепостного права[98]. Сперанский в конце концов попал в опалу и был отправлен в ссылку, но недовольство в среде надеявшихся на реформы слоев российского общества становилось все сильнее, чему способствовал рост национально-патриотических настроений. Высшим проявлением этого недовольства стало Восстание декабристов 1825 года, в котором приняли участие офицеры и не состоявшие на военной службе дворяне, вдохновленные примерами революций в Западной Европе 1820-х годов и идеалами древних российских республик, Новгорода и Пскова, с их вечевым правлением[99]. За исключением немногочисленных республиканцев, возглавляемых П. И. Пестелем (1793–1826), большинство декабристов выступали за конституционную монархию, реформы и отмену крепостного права[100]. Однако из-за отсутствия единства среди декабристов их восстание потерпело неудачу[101].
При репрессивном режиме Николая I (годы правления: 1825–1855) российское общество утратило надежду на то, что гражданских свобод и социальной справедливости удастся добиться политической деятельностью, и в сложившейся ситуации на первый план вновь вышла философия. В широко известных спорах 1840-х годов между западниками и славянофилами обе стороны, обсуждавшие то, как должна развиваться Россия, в чем состоят интересы ее граждан, апеллировали к двум главным направлениям в европейской философии: в основе этой дискуссии лежал конфликт между идеей Просвещения об универсальных ценностях человечества и романтизмом с его представлением об уникальной природе индивидов и национальных культур.
1.1.2. Западники и славянофилы
Западничество представляло собой непрочный союз людей различных убеждений, объединенных уважением к европейским демократическим ценностям и разделяющих теорию Гегеля о связи между прогрессом общества и развитием личности (самореализацией абсолютного духа)[102]. Они считали, что Россия должна двигаться по универсальному (западному) пути развития, перестроив свое социальное устройство в соответствии с принципом рациональности и освободившись от традиционных верований и суеверий.
Воспринимая свободу как рациональное самоопределение, западники были продолжателями одного из важнейших направлений философской мысли, которое, восходя через Гегеля и Канта к идеям XVIII века, провозглашало освобождение индивидуального сознания от догм, традиций и предрассудков. Однако в политическом отношении не все они были либералами. Изначально такие мыслители, как будущий анархист М. А. Бакунин (1814–1876) и В. Г. Белинский (1811–1848), утверждали, что свобода – это необходимое принятие существующей действительности, являющейся результатом исторических процессов. Однако гегелевская философия истории выглядела слабым оправданием реакционного режима Николая I. И Белинский, и Бакунин вскоре восстали против бездействия, диктуемого консервативным историцизмом, утверждая, что диалектический процесс развития общества предполагает радикальные перемены. Другие, более умеренные западники полагали, что Россия медленно, но неотвратимо трансформируется в современное светское общество западного типа, в котором свобода индивида будет защищена законами и правами. Они воспринимали историю как прогресс, в основе которого лежит постепенное принятие либеральных ценностей.
В то же самое время в крупных городах России появились салоны и кружки, в которых западникам противостояли славянофилы, имевшие свою точку зрения на вопросы национальной идентичности, религии, свободы и личности. Автором ключевых постулатов славянофильства был И. А. Киреевский (1806–1856), утверждавший, что рациональная философия оказала разрушительное воздействие на Западную Европу, породив граждан, более заинтересованных в преследовании своих личных целей, чем в сохранении объединяющих их естественных связей[103]. Полагаясь исключительно на разум, люди Запада утратили внутреннюю цельность личности и духовность. К. С. Аксаков (1817–1860), писавший в 1840-1850-е годы, вероятно, лучше всех других сформулировал взгляды славянофилов на предполагаемую аполитичность российского народа[104]. Он видел в допетровской крестьянской общине образец «свободного единства», где поведение отдельных личностей регулировалось «изнутри», то есть совестью и живой традицией. Аксаков сравнивал это с «внешними» (политическими и юридическими) отношениями, которые, по его мнению, непоправимо разрушают подлинную нравственную свободу и духовность. Такое противопоставление «внутренней правды» и «внешнего закона» является частью общего для славянофилов представления о государстве как о «необходимом зле». «Свобода» понималась славянофилами не как политическая или гражданская независимость, а, скорее, как «свобода от политики», поэтому была совместима с самодержавием, не вмешивающимся в обычаи и вековые традиции (порядок вещей, который был нарушен Петром I).
Соответственно, славянофилов не слишком интересовали способы защиты прав личности. Они считали, что политика должна оставаться прерогативой правительства, которому, в свою очередь, не надлежит вмешиваться в жизнь и моральную свободу своих граждан. Выступая за создание представительного органа при царе и требуя свободы убеждений и собрания, они при этом были против законодательного ограничения абсолютной власти монарха, опасаясь, что это нарушит сложившийся уклад российской жизни, основанный на вере, традициях и старых обычаях. Однако, несмотря на этот несомненный консерватизм, славянофильская картина мира, где между народом и властью царит гармония на основе взаимного уважения, вызывала подозрения со стороны правительства, небезосновательно увидевшего в ней критику реального самодержавия с его бюрократизмом и вмешательством во все аспекты гражданской жизни[105]. На самом деле в 1860-х годах многие деятели, причислявшие себя к славянофилам, в том числе А. И. Кошелев (1806–1883) и Ю. Ф. Самарин, активно поддержали земскую реформу и сыграли большую роль в том, что она была воплощена в
