рассказывать.
— А ты не спеши. Пойдем в кабинет.
Теперь дошла до меня очередь рот от изумления открывать.
— Позволь, — говорю. — Так ведь...
— Вот именно!
— Ты — академик?
— А что? Убит? Наповал?
— Наоборот, — говорю. — Рад!
— Еще бы, посмел бы ты у меня не радоваться... Встречаешь кого-нибудь? Я позавчера Кутикова встретил. Помнишь? Прорабствует на стройке. А Жека наша, Колючка, замужем за Васей. Хорошо живут, черти. Они там что-то с текстилем мудрят...
По дороге до кабинета вспомнили мы с ним старых своих друзей, по пальцам насчитали тех, кого видим, и замолчали оба. Подумали об одном и том же. Нахмурился он.
— Да, — говорит, — война многих унесла. Будь они прокляты, войны эти!
Словно черту подвел.
Устроились мы в прохладном его кабинете на диване, положил он мне руку на колено.
— Рассказывай, — говорит.
Старался я говорить покороче, но ничего не получилось. Минут двадцать занял мой рассказ. Поднял он брови.
— Кулаком, говоришь, убил? Куда ударил? — спрашивает.
— По шее, справа, пониже затылка.
— И убил?.. Ересь! Плохого же ты, Сергей, мнения о человеческом организме. Нас матушка-природа из прочного материала делала. Ошибки, разумеется, допустила, старуха, но не особенно грубые. В мелочах... Спортом не увлекаешься?
— Нет, — говорю. — Причем здесь спорт?
— А ты на бокс сходи. Полюбуйся, как наносят боксеры друг другу затрещины, по силе равные удару задней ноги лошади. И, представь себе, не умирают... Насмешил ты меня.
— Слушай, — говорю, — дорогой мой академик, мне не до юмора. Скажи лучше, согласен ты возглавлять комиссию? Коротко говори: да или нет?
— Конечно, да. Для старого друга...
— Только по дружбе?
— Ух, — говорит, — как был ты, братец, вредным парнем, так и остался. Чего ты на меня взъелся?.. По дружбе... Не по дружбе. По службе, если уж хочешь знать! Должность у меня такая — помогать вашему брату. Заездили вы меня, даром, что академик. Второй год учебник дописать не могу — только сяду к столу, как кто-нибудь из твоих сослуживцев приезжает: экспертиза... Привык... Республиканский эксперт и звонить теперь не решается, обходным путем берет. Передай ему — согласен, мол, Копыловский... Сам будешь при эксгумации и вскрытии трупа присутствовать? Запаха не боишься?
— Нет, — говорю. — Но присутствовать буду не я, а следователь Корзухина.
— Ага, боишься, значит? Признавайся...
Не в чем, думаю, мне признаваться. Просто не приходилось еще Марии Федоровне проводить эксгумацию, а опыта набираться надо. Где же набираться, если не в компании с академиком? Вот и весь секрет.
Впрочем, по-моему, так и остался академик при убеждении, что я изыскал благовидный предлог, чтобы увильнуть. Слишком уж горячо он хвалил меня за стремление обогащать знаниями молодежь. Даже на лестнице все еще шептал мне в ухо комплименты по этому поводу, а на прощанье, пригласив захаживать на огонек, ввернул какую-то заковыристую латинскую фразу, смысл которой приблизительно соответствовал нашему: «О, если бы юность умела, если бы старость могла!». Рассчитался-таки за Молекулу!
10
Мария Федоровна отнеслась к предложению моему совсем не с таким энтузиазмом, как я ожидал.
— Спасибо, — говорит, — удружили вы мне, Сергей Саныч. Вы что же, полагаете, будто я железная? Три дня Катю Акимову утешаю, а заодно и не пропускаю к вам, как вы просили, а теперь... Нет, это просто бесчеловечно, если хотите знать. На эксгумацию я, естественно, поеду, но...
Однако я решил быть жестоким до конца и объявил расстроенной Марии Федоровне, что кандидатура ее согласована с прокурором и если ей так уж хочется отказаться, то говорить это нужно не мне, а ему. Прокурора же Мария Федоровна по молодости боялась куда больше, чем покойников, и таким образом тема оказалась исчерпанной. Впрочем, Машенька и сама понимала, что кроме нее ехать некому: Пека был занят по другому, довольно сложному делу, а у меня на день эксгумации были вызваны повестками некоторые свидетели.
— Ничего, — утешаю, — всем нам в первый раз бывало не по себе. Держите, — говорю, — голубушка, нервы в узде, и все будет в порядке. А перед академиком не робейте — не съест же он вас.
— Да, — похныкивает, — вам легко говорить, не вам с академиком работать.
— Дались вам, — говорю, — эти чины. Что же он, по вашему, так академиком и родился? Помнится, в седьмой группе (так тогда классы назывались) будущее светило науки весьма натурально хлопнулся в обморок, когда я ему за шиворот пустил лягушонка. Испугался.
Тут я, каюсь, малость приврал. Не падал Молекула в обморок — только завопил на всю комнату и полез драться с соседом по парте — ошибся. Он уже тогда задира был изрядный, даром, что ростом не вышел.
Уехала Мария Федоровна, а я допросил последних свидетелей, отпустил их и стал ждать. Сижу, бумаги перебираю. Катю вспомнил. Как там, думаю, выкручивается она из своих передряг? Маме ее, знаю, получше стало — врач мне сказал, так что с этой стороны все более или менее налаживается, остается — Анатолий. Вот с ним еще не все так ясно, как хотелось бы. Положим, ревность, как отягчающее обстоятельство, отпала. Гирька — отпала. Но главное осталось и стоит, как утес. Потапов убит. Погиб во время короткой драки. Без свидетелей. Упал и не встал. И есть тому неоспоримые доказательства — акты, протоколы, признание самого Акимова, арестованного буквально на месте преступления. Он ведь сам, ударив Потапова, перепугался и соседям постучал, просил скорую помощь вызвать. А те заодно и милицию вызвали. Круто, думаю, все-таки поворачиваются человеческие судьбы...
Жду я Марию Федоровну и начинаю уже жалеть, что не поехал с ней. Не было бы тогда тягостного ожидания этого. И начинают меня постепенно томить неопределенные, но достаточно скверные предчувствия. Даже не скверные, а просто мрачные.
11
Лишь к вечеру вернулась Мария Федоровна, и не одна, со спутником. А спутник этот — академик наш. Держится он галантно, как и подобает кавалеру, а у Марии Федоровны в руках громадный букетище всяких цветов.
Сделал мне академик этак ручкой с видом небожителя и улыбается довольно ехидно:
— Не ждал? — спрашивает.
— Нет, — говорю.
— Небось, думал, что мы народ гордый. Признавайся, думал?
— Думал, — говорю.
— Ага! Каким ты был, таким и остался. Недаром
