инсинуаций, площадной брани, перемежавшихся со всякими мерзкими посулами и страшными угрозами.
Он то волчком вертелся по комнате, то распускал, как павлиний хвост, полы своей шинели, визжал и захлебывался. До меня доносился кислый запах грязных носков и немытого тела, брызги его слюны попадали мне на лоб и щеки.
Эта мучительная и мерзкая процедура длилась долго, очень долго, не знаю сколько времени.
Я молчал.
После одного из туров истерического визга дергунчик круто остановился передо мной и сказал:
– Имейте в виду, Шепилов, сейчас решается ваша судьба, судьба вашей семьи и родных, цацкаться ни с кем не будем. Ну?!
Я подтвердил свой прежний ответ.
– Ну, что ж, – сказал дергунчик. – Вы сами вынесли себе приговор.
Передо мной пронеслись спящая в кроватке дочурка Витуся, лицо моей матери, изъеденное горем и сморщенное, как печеное яблоко, с добрыми-добрыми, как у телушки, глазами; золотистый берег Москвы-реки в Серебряном Бору; вишни, усыпанные плодами…
Дергунчик подошел к телефону и набрал какой-то номер:
– Лефортово? Приготовьте одиночку. Да, со строгой… Да… Через час.
Отдавал ли он действительно приказание, или это была мистификация – не знаю. Во всяком случае, он знал, что я, как бывший прокурор, представляю себе, что такое Лефортовский изолятор.
Направляясь к выходной двери, он снова круто остановился около меня и взвизгнул:
– Ну?!
Я посмотрел на него в упор, отвернулся к окну и ничего не ответил. Он взмахнул фалдами шинели, и на меня снова пахнуло тошнотоворным запахом пота.
И снова бесшумно появился рябой.
Я был убежден, что все кончено, что тяжелый гробовой камень закрылся надо мной. Я почувствовал вдруг такую усталость, что готов был свалиться здесь же на полу и заснуть мертвецким сном.
Прошло опять много времени.
– Подпишите, – услышал вдруг я властный голос. Передо мной стоял человек со стальными глазами и протягивал какую-то бумагу.
– Я ничего подписывать не буду, – ответил я.
– Да не бойтесь, это совсем не то, о чем вы думаете. Прочтите. Это обычная подписка о неразглашении того, о чем мы с вами здесь говорили. Вы, как бывший прокурор, и ваши следователи многократно отбирали такие подписки у своих свидетелей и посетителей.
Я прочел типографски сделанный текст, убедился, что это действительно так, и поставил свою подпись.
– Можете быть свободным, – сказал ледяным тоном этот человек.
Рябой агент проводил меня вниз, и входная дверь за моей спиной захлопнулась.
Было… утро! Бархатистое московское утро. Дворники шоколадными метлами надраивали тротуары. По площади с истошным визгом делал поворот трамвай. Торговка с заспанным лицом тащила на животе лоток с жареными пирожками.
Я пошел домой через Старую площадь. А в мозгу с какой-то маниакальной неотвязностью звенела одна и та же фраза:
– Ты победил, Галилеянин!
– Ты победил, Галилеянин!
– Ты победил, Галилеянин!»
Победить-то он победил, но почему уцелел? Ему тогда повезло – как раз был снят, а потом и расстрелян Ежов, при новом наркоме Берии заключенных, наоборот, начали выпускать. Но еще ведь с ним были послевоенные истории, в том числе вот такое:
«…Глядя на Аргинского холодным, безразличным взглядом, Рюмин произнес:
– Расскажите, что вам известно о вражеской деятельности Шепилова…
Это было ПОСЛЕ того, как Сталин неожиданно вспомнил обо мне и сказал, что “такими, как Шепилов, нельзя разбрасываться”; после того, как он принял меня на даче и имел со мной большую беседу; после того, как меня избрали депутатом Верховного Совета СССР и, впоследствии, членом ЦК партии. Даже и тогда зловещая машина Берии продолжала двигаться в заданном направлении, и меч Дамокла оставался над моей головой и мог упасть в любое мгновение».
Это Шепилов пишет о кульминации драки за наследство еще живого Сталина. Здесь вдобавок видна мини-версия истории их взаимоотношений, которую Шепилов в книге в целом обозначает очень подробно.
Так или иначе, смерть Сталина Шепилов встретил на должности главного редактора «Правды» – не очень высокой, не очень низкой, без особого административного ресурса, но в целом идеальной площадке для того стремительного взлета, который с ним потом случился. Кто «сделал» ему этот взлет? Да Хрущев, и больше никто.
Взлет докуда, до какой позиции? Фото с парада 1 мая 1956 года – Шепилов от Хрущева девятый, за Фурцевой. Но когда примерно в то же время его назначали на должность министра иностранных дел, зарубежные корреспонденты называли его, по реальному влиянию, «третьим человеком в Кремле». Преувеличение? В любом случае, он был самой круто восходящей звездой тогдашнего руководства.
И – если говорить о десталинизации – хорошо известна история о том, кто помогал Хрущеву писать текст как первого, так и второго, «закрытого» выступления на 20-м съезде. Сам Шепилов, со свойственной ему иногда гипертрофированной скромностью, в конце жизни требовал, чтобы его не считали автором или соавтором этих докладов, поскольку от его текста остались лишь куски, а главное – заслуга принадлежит тому, кто все-таки решился эту, вторую речь произнести.
Но для тогдашней кремлевской публики достаточно было того факта, что под занавес съезда Хрущев сорвал с места в зале одного-единственного человека руководящего ранга – Шепилова – и поехал с ним готовить тот самый «закрытый» доклад. В общем, Шепилов всегда считался «человеком Хрущева», даже в 1957 году, когда стало ясно, что между ними пробежала черная кошка. Но кошки между Хрущевым и его назначенцами так и мельтешили, на это даже перестали обращать внимание…
Ну, а сам Шепилов в черновике одного из писем 50-х обозначает ситуацию следующим образом: «После 20-го съезда я чувствовал себя как христианин на пасху – светло и чисто было на душе. Я и все видели, что ЦК нашел ко всему нужные ключи: коллективность руководства, законность, демократия, благосостояние народа, мир на земле – вот возврат к истинно ленинским принципам…»
Тем более что дело не только в атмосфере в целом; мы только что упомянули следователя Рюмина, который пытается выяснить у несчастного Аргинского насчет «вражеской деятельности Шепилова», его однополчанина и фактически командующего армией, в которой служил Аргинский. Так вот – из набросков к мемуарам о том, каким был 1954 год, – «появились первые трещинки в той ледяной коре страха, которая сковывала мозг и душу людей», а в июле перед судом предстал Рюмин, тот самый, итог процесса – расстрел.
И вот этот Шепилов выступил против Хрущева в компании с теми, которые даже его близкими друзьями не считались? Что за загадка?
Они не просто не были его друзьями. Вот эпизод (очередное «падение» Шепилова), который произошел, видимо, сразу после казни Николая Вознесенского, в 1949 году или чуть позже. На Шепилова
